которую я только-только ощутила.
– София усвоит, что Майна всегда возвращается, – ответил соцработник. – Вот что самое важное.
В общем, я вернулась на работу, и все от этого были счастливы. Адаму не приходилось беспокоиться о деньгах. София постепенно начала понимать, что я всегда к ней возвращаюсь. Удочерение девочки прошло нелегко, очень нелегко, и мне просто требовалось отвлечься. Нужна была передышка, но еще важнее было скучать по Софии: это напоминало мне, как сильно я ее люблю.
Закончив проверки, я жду оповещения по громкой связи из кабины пилотов: «Бортпроводники, займите свои места для взлета». Усаживаюсь на ближайшее к иллюминатору откидное сиденье. Раздается рев двигателей, полоса под нами все быстрее бежит назад. С глухим стуком выпускаются закрылки, давление воздуха растет, пока не становится трудно определить, слышишь ты его или чувствуешь. Легкий толчок, и колеса отрываются от земли. Я представляю то, что происходит снаружи, – резкий подъем носа, когда мы взмываем ввысь над полосой. Невероятно тяжелый и неуклюжий самолет для столь прекрасного и грациозного маневра, но он все же его выполняет, и мы забираемся выше по мере того, как пилоты форсируют тягу. Небо темнеет, над землей нависают низкие слоисто-дождевые облака, и кажется, будто за бортом скорее сумерки, чем полдень. В иллюминаторы хлещет мокрый снег, пока мы не поднимаемся туда, где его нет.
На трех тысячах метров раздается мелодичный звон, и словно по условному рефлексу все сразу оживает. Сидящая на месте 5J миниатюрная блондинка вытягивает шею, чтобы разглядеть землю внизу. Она напряжена, и я принимаю ее за нервную пассажирку, однако чуть позднее блондинка закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Лицо ее медленно расплывается в отстраненной улыбке.
Все идет своим чередом. Привязные ремни отстегнуты, пассажиры уже на ногах, постоянно звенят звоночки требующих выпивки. Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно вспоминать о внутреннем голосе, твердившем мне не работать на этом рейсе. Это голос совести, вот и все. Моего чувства вины за то, что я добилась места здесь вместо того, чтобы остаться дома с Софией. За то, что я вообще тут нахожусь, когда жизнь могла бы сложиться совсем иначе.
Поздно или нет, но голос не унимается.
Двадцать часов, говорит он. За двадцать часов многое может произойти.
Глава четвертая
Пассажир 5J
Меня зовут Сандра Дэниелс, и когда я поднялась на борт самолета, летевшего рейсом № 79, то оставила позади прошлую жизнь.
По-моему, я бы даже не подумала куда-то лететь, если бы не мой муж. Говорят, что жертвы домашнего насилия пытаются сбежать шесть раз, прежде чем это им удается. Я сбежала всего лишь однажды. Я думаю о том, как это влияет на среднюю статистическую выборку, о женщинах, предпринявших восемь попыток. Десять. Двадцать.
Я сбежала лишь один раз, поскольку знала, что, если не сделаю все, как надо, он меня найдет. А если найдет, то убьет.
Утверждают, что в среднем жертв избивают тридцать пять раз, прежде чем те обращаются в полицию. Интересно, как себя ощущаешь, когда тебя били всего тридцать пять раз. Я не считала (а с математикой я никогда особо не дружила), однако я знаю, что два-три раза в неделю за четыре года гораздо больше тридцати пяти. Хотя, наверное, статистики подразумевают что-нибудь серьезное: переломанные кости, удары по голове, от которых становится темно, а из глаз сыплются искры. Не пощечины. Не щипки. Их, похоже, не берут в расчет. Вот так всегда: снова я все преувеличиваю.
Генри тут не совсем виноват, не полностью, в том смысле, что я знаю: людей бить нельзя, конечно же, нельзя. Но он потерял работу, а это сильно сказывается на мужчине, верно? Приходится жить за счет жены, когда тебя принято считать кормильцем семьи, мыть туалет и ждать, когда придет мастер ремонтировать посудомоечную машину.
Это казалось несправедливым. По словам Генри, именно он любил свою работу, а я просто «тянула лямку». Трудилась, а не делала карьеру. Генри стремился продвинуться, и это ему удавалось, я же топталась на месте. Его уважали, он был спецом в своем деле. А я… ну, он рассказал мне, что́ случайно услышал у барной стойки, когда зашел на наш рождественский корпоратив.
После этого я перестала участвовать в посиделках с коллегами. Да и как я могла, выяснив, что они в действительности обо мне думают? Туповатая. Страшненькая. Некомпетентная. Это не стало для меня открытием, однако кому нравится, когда это лишний раз подтверждают? Надо признать, коллеги продолжали притворяться: постоянные улыбки, фразочки «Как прошли выходные?» и «Точно не хочешь пойти с нами?» Я отвечала, что занята, пока они не отстали.
Вскоре Генри снова нашел работу, и я была благодарна, что он предложил мне уволиться. Сомневаюсь, чтобы по мне стали скучать. Во многом это явилось началом новой жизни, и хотя мы это не обсуждали, я была уверена, что Генри преодолеет свое подавленное состояние. Теперь, не работая, я смогла бы поддерживать его гораздо лучше, а в перерывах между работой по дому и готовкой, наверное, ходила бы в спортзал или в кружок рисования. Может, я бы даже обзавелась подругами.
Генри случайно увидел объявление об онлайн-занятиях фитнесом. Стоили они гораздо дешевле, чем абонемент в спортзал, и мне не пришлось бы никуда ездить, так что все это вполне имело смысл. К тому же я начала учиться рисовать. Это было ужасно! Да-да, действительно ужасно. Первым заданием было нарисовать карандашом вазу, и, как сказал Генри, рисунок мог изображать что угодно. Рисовать я прекратила. Глупо было вообще начинать. Как говорится, старую собаку не научишь лаять по-новому.
Однако подругами я обзавелась. И где бы вы думали – на «Фейсбуке»! Генри назвал их «как бы подругами», хотя во многом они были более реальны, чем окружавшие меня люди. Например, семейная пара по соседству или женщина, распространявшая каталоги фирмы «Эйвон» и порой заходившая на чашку чая. Понимаете, я с ними разговаривала, с этими «как бы подругами». Прежде всего об уборке – мы все входили в группу на «Фейсбуке» по лайфхакам в домашнем хозяйстве. Но вы ведь знаете, как бывает: начинается более тесное общение. Поздравления с днями рождения и все такое. Я и сама не заметила, как мы стали переписываться в личке.
Знаешь, он не должен так с тобой обращаться, уверяли они.
В глубине души я это знала, но, когда мне об этом заявили другие, мысль эта прочно укоренилась в моем сознании. В следующий раз, когда Генри меня ударил, я сразу ринулась к компьютеру:
– Он снова это сделал.
– Тебе нужно уехать.
– Не могу.
– Можешь.
Утверждают, что каждая четвертая женщина за свою жизнь хотя бы раз в той или иной форме подвергается домашнему