сообщений, которую открыл, готовясь высказать все Майне.
«Няня не нужна. На завтра договорился уйти пораньше, так что смогу…»
Мое сообщение остается незаконченным. Внезапно я вспоминаю звонок из следственного изолятора, когда вчера днем сунул телефон в карман, потому что резюме дела моего подозреваемого наконец-то приготовили для защитника.
Я думал, что отправил сообщение.
Был уверен, что отправил его.
Меня бросает в жар, я ощущаю угрызения совести и вместе с тем злость, как это всегда со мной случается. Все произошло лишь потому, что теперь Майна не отвечает на мои звонки и настаивает, чтобы я ей писал сообщения. Или электронные письма. Электронные письма! Кто пишет их женам?
Так удобнее.
Удобнее кому? Не мне, это уж точно. Майна ведь даже голоса моего не выносит, верно? Для нее лучше держать меня по ту сторону почтового сервера, когда она может делать вид, будто я какой-то работник по хозяйству, с кем приходится иметь дело ради Софии.
– Еще немного побудь, – говорю я Бекке, даже сам улавливая горечь у себя в голосе. Сглатываю ее. – Может, сделаешь Софии чаю? Ей это понравится.
Бекка мнется, а потом кивает.
– Классно.
Майна именно так бы поступила? Или же сказала бы мне, что я швыряюсь деньгами, которых у нас нет. Было время, когда Майна считала, что я поступал правильно. Теперь я все делаю плохо.
Врун.
Обманщик.
Никудышный отец.
Самое ужасное то, что она права. Я врун. Обманщик. Майна не может ненавидеть меня больше, чем я ненавижу сам себя. Она не знает, что при виде своего отражения в зеркале меня тошнит от отвращения. Как до этого дошла наша жизнь?
Батлер, наверное, уже получила счет. Она изучала бы его с маркером в руках, читая между строк. И раскрашивая крах моей карьеры.
Что мне делать? Служба в полиции отличается от большинства других профессий. Ты не работаешь какое-то время, а потом движешься дальше, как будто стоял за стойкой бара или пытался заняться розничной торговлей. Это похоже на работу учителя или врача, становящейся частью тебя. И я вот-вот всего этого лишусь.
Бывший муж, бывший отец, бывший полицейский. Хуже уже некуда.
Когда мы выходим к окраине города, София высвобождает ладошку из руки Бекки. Снова падает снег, и резиновые сапожки девочки оставляют на тротуаре крохотные следы. Она забегает за угол в двадцати метрах впереди нас, я зову ее, но София хихикает и не останавливается.
– Догоняй!
Я перехожу на бег трусцой. Вылетаю за угол – улица пуста. По тротуарам расплескана серая снежная жижа с мостовой, и я выискиваю отпечатки ног девочки.
– София!
– Спокойно, это она так в прятки играет, – раздается в нескольких метрах позади меня голос Бекки. – О, нет! – сценически-громко взывает она. – Где же наша София? – Потом улыбается мне, но я не принимаю ее игру.
– София!
Мимо проезжает автомобиль, я заглядываю в салон, вижу водителя, машинально засекаю номера и направление движения. Чтобы украсть ребенка, нужны секунды. И несколько минут, чтобы скрыться.
– София! – Я перехожу на бег. – Выходи сейчас же, это не смешно!
– Она не выйдет, если думает, что ты на нее злишься, – шипит Бекка мне в спину, после чего выводит нараспев: – Ее нигде не видно!
Я останавливаюсь так внезапно, что едва не падаю.
– Пожалуйста, не учи меня воспитывать ребенка!
Делаю полный оборот, внимательно оглядывая улицу. Где же она?
В любом полицейском расследовании, касающемся ребенка, возникает мгновение, когда размышляешь: А если бы это был мой ребенок? Как бы я поступил? Что бы чувствовал? Всего лишь мгновение: если позволишь раздумьям затянуться, никогда не выполнишь задание.
Мгновение уже растянулось на минуту.
– София! – кричу я так громко, что перехватывает горло, и мне приходится откашливаться.
– Ничего не получится, – мелодраматическим тоном произносит Бекка и вздыхает: – Придется идти домой без нее.
– Нет! – София выскакивает из-за мусорного бака на колесах и буквально врезается в Бекку. – Я здесь!
– Ой, Господи, ты пряталась! А я-то подумала, что ты растворилась в воздухе!
Кровь стучит у меня в ушах, когда я наклоняюсь, хватаю Софию за руку и притягиваю к себе.
– Больше никогда так не делай, слышишь? Что угодно могло случиться.
– Она ведь просто играла…
Я обрываю Бекку свирепым взглядом и заставляю дочь смотреть мне в лицо. Нижняя губа у нее дрожит.
– Прости, папа.
Кровь приливает к щекам, глаза начинает щипать. Сердце постепенно успокаивается. Я слегка улыбаюсь Софии. Отпускаю ее руку и поправляю шапочку.
– Ты меня напугала, Соф.
Она смотрит на меня, не отводя взгляда темных глаз так долго, будто знает все мои тайны.
– Папы не пугаются.
– Порой все пугаются, – весело отвечаю я.
Остаток пути домой София позволяет мне держать себя за руку, и я гадаю, знает ли она, как много это для меня значит. Я перехватываю взгляд Бекки, одни только ее вздернутые брови каким-то образом выдают мысль, что я перестарался. Вслух она этого, конечно же, не говорит. А вот Майна высказала бы. Вечно у тебя конец света получается. Ты всегда убежден, что случится худшее.
Каюсь, виноват. Но это лишь потому, что именно так часто и случается.
– Мама летит на самолете, – произносит София, когда я помогаю ей снять сапожки. Обиваю их друг о дружку и ставлю на коврик около двери рядом со своими рабочими ботинками. Наш дом по адресу Фарм-Коттеджес, 2 – средний из трех террасных коттеджей, в свое время принадлежавших расположенной в полутора километрах от нас ферме.
– Правильно.
У всех трех коттеджей есть садики, выходящие в парк с огромными дубами и дорожкой в форме восьмерки. Одна половина восьмерки – детская площадка, а на другой находится небольшое озеро с крохотным островком, на нем стоит домик для уток. В парке есть большая поляна, где летом пышно цветут наперстянка и васильки, с тропинкой, по которой любит бегать София.
– Она будет лететь двадцать часов, потом вернется домой, на это уйдет еще двадцать часов, но между полетами мама поживет в гостинице.
– Верно.
– Вот умница, – замечает Бекка, глядя в телефон.
– Это «Боинг» «три семерки», на нем летят 353 человека.
– Да.
– А где она?
Я считаю до пяти и мобилизую все свое терпение.
– Ты же мне только что сказала. Мама летит на самолете.
– Да, а где именно?
Есть еще мужчины, испытывающие то же, что и я? Мужчины, чьи дети только и хотят, чтобы быть рядом с мамой? Есть еще отцы, постоянно чувствующие себя утешительными призами, и неважно, как сильно они выкладываются? Похоже, я никогда этого не узнаю, потому что это будет означать, что кому-то расскажешь, как тебе плохо, когда твоя дочь всегда хочет находиться рядом с