Придя к такому выводу, пастырь, чьей деятельной натуре были чужды сомнения, развернулся на 180 градусов и набросился на доблестных работников уголовного розыска, дабы наставить их на путь истинный.
– Покайтесь, служивые! Возлюбите ближних своих и президента! Возлобызайте крест истинной веры!
Сержант с готовность рухнул на колени, а капитан, брезгливо оттолкнув попа, двинулся к клетке. На глазах директора, которые уже начали тонуть в полуденном мареве следующего дня, и привыкшего ко всему дворника он добровольно вошел в обитель хищника и наклонился над ним.
Тигр в последний раз мяукнул и приготовился достойно умереть.
– Самец? – поинтересовался Пивеня у директора.
– Угу, – буркнул тот, раздумывая, стоит ли попросить Герасима закрыть клетку или не стоит.
Пивеня присел и почесал тигра за ухом.
– Слышишь, кот, я нравлюсь тебе как мужчина? – шепотом спросил он у зверя.
Этим вопросом капитан уже добился в своей жизни двух разводов, а посему в последнее время переключился на пол, более близкий и понятный. Ему так хотелось взаимопонимания.
Тигр начал урчать. Капитана Пивеню внезапно пронзил приступ никогда ранее не испытанной им нежности. Да такой, что мурашки побежали по коже, а в глазах защипало. Он опустился на колени и поцеловал тигра в сухой горячий нос.
Дворник, которого невозможно было провести на мякине, при виде такой душераздирающей сцены открыл от восхищения рот и выпустил весь накопленный воздух. Директор окончательно отказался от намерения запереть клетку, а сержант исторг из груди вопль об отпущении грехов. На вопрос отца Агафония, стоящего к клетке отнюдь не передом, что это за страшные грехи, если о них так дико орут, Анусенко честно ответил, что дважды отказался выполнить приказ святого человека.
Немного поколебавшись, пастырь решил-таки дать шанс на спасение заблудшему агнцу, сильно, правда, смахивающему на барана. Он отпустил ему грехи и наказал до конца недели по десять раз на день читать «Отче наш». Большего для милиционера не сделал бы даже святой Феликс.
– Ну, кот, прощай, – сказал капитан, поднимаясь, – следственный эксперимент я продолжать не буду.
При взгляде на такую трогательную сцену у прощеного сержанта на глаза навернулись слезы. Анусенко даже забыл, что находится «при исполнении», а когда солнце, прорвавшись сквозь листву, брызнуло лучами на капитанскую фуражку, ему привиделся стальной нимб над головой начальника и он зарыдал навзрыд.
Отец Агафоний накрыл представителя паствы крестом и обернулся к остальным.
Тигр открыл печальные очи, попытался встать на лапы, но не удержался, завалился набок и околел. Большое сердце не выдержало переполнившего его чувства благодарности. Доброта, особенно милицейская, частенько бывает чревата...
Заплакали все.
***
Воскресенье, 29 мая 1994 года.
Семен с трудом разлепил глаза. Яркий солнечный свет тут же вынудил их нырнуть обратно под веки. Это заставило мозг напрячься, чтобы сообразить, откуда взялось солнце поздним вечером.
К сожалению, биологические часы были явно не в ладах с действительностью. Теоретически можно было предположить, что сейчас вечер выходного дня. Внутренняя же кукушка невнятно каркала о послеобеденной сиесте. Ни она, ни Саньковский, получивший здоровенный пинок от лошадиной дозы димедрола, не подозревали о действительном положении вещей.
В общем, в изнасилованном мозге царила пустота. Впрочем, она, если можно так выразиться, была не сплошной и в ней лениво плавали огненно-полосатые тигры, толстые пачки денег и смутное воспоминание о том, что он не верблюд. Кажется, именно в чем-то подобном его подозревала жена. Кстати, откуда та взялась? Откуда, вообще, берутся жены?..
Напряженная работа мысли не дала ничего, за исключением неясного воспоминания, что ему таки удалось заставить ее в это поверить. Случай для верблюда довольно редкий, но не такой уж невероятный по сравнению с тем, что могут вытворять тигры в чужих банках.
При мысли о тиграх – этих полосатых агентах его безумия, которые скучающе зевали, по-прежнему плавая на периферии сознания, – Семен застонал, помотал головой и попытался расстаться с диваном посредством перемещения в пространстве.
Неудача сопровождалась еще одним мучительным стоном и неожиданным озарением. Семен Саньковский понял, что страдает полным упадком сил. Хворь, к счастью, сама по себе, безобидная, но требующая некоторого времени для выздоровления.
– Мария, – протяжным голосом оживающего трупа позвал он жену, которая тут же дала о себе знать грохотом посуды, долетевшим из кухни.
– Как самочувствие? – поинтересовалась Саньковская, остановившись в дверях и вытирая руки о передник.
– О-о, – начал Семен лебединую песнь, красноречивым стоном давая понять, что ни о каком самочувствии не может быть и речи. – Что у нас на ужин?
– Ужин?! Может, вызвать врача?
– Чтобы он приготовил обед? – растерялся Семен, пытаясь угадать, чего же требует желудок.
– Родненький, – запричитала Мария, мигом оказавшись рядом и ласково гладя больную голову, – врачи не готовят ни ужинов, ни обедов, ни завтраков! Ты так давно не был в больнице!!!
– Я не хочу в больницу, – он помотал головой. – Я хочу... Второй завтрак?
– Их врачи тоже не готовят, – жена вздохнула. – Их просто вызывают и они приходят.
Саньковский бросил на нее пристальный взгляд. Что-то было не так и об этом на его месте догадалась бы даже издыхающая корова. Реальность, непохожая сама на себя, логическому анализу не поддавалась. Еще немного и вполне может оказаться, что на ужин будет приготовлен именно врач, фаршированный педиатрией.
«Лучше бы я не просыпался», – подумал Семен и тут один из тигров хмыкнул в том смысле, что, мол, просыпался ли он вообще – это большой вопрос.
– А он придет? – забросил Саньковский пробный камень в огород сомнений, охраняемый тиграми.
– Не знаю, – пробормотала Мария, отодвинулась и начала нервно комкать передник, – но попробовать можно... Я попытаюсь.
«Неужели я всегда хотел видеть ее такой – неуверенной и готовой без рецепта приготовить врача? Лучше уйти из этого сна...» – Семен закрыл глаза и постарался представить себе супругу такой, какой помнил – голой и активной в смысле выполнения жизненноважных функций.
***
За дверью, до которой Семен с трудом доковылял, держась за стены, вместо жены оказалась пухленькая женщинка средненьких годочков со следочком от колечка на безымянненьком пальчике. Была она средненького росточка и задорненько поблескивала каренькими глазками. Сколько Саньковский к ней не присматривался, следов соусика на белом халатике заметно не было. Сон не изменил логику и требовал с его стороны каких-то адекватненьких реакций.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});