ставили. Он сделал себе, знаете, такой банк из нашей кассы. В бумагах там так намешали, что сам черт ногу сломит, но эти мужики из контроля разобрались, да и те, что деньги в долг брали, тоже в конце концов признались и дали письменное подтверждение. А к тому же Врублевский, секретарь райсовета, с дружками своими повадились ко мне ездить. Постоянно были эти наезды, моя баба мне житья не давала. Права она была, потому что уже денег не хватало, чтобы вторую пару штанов купить… Я же говорю, что сам виноват, уж больно я гостеприимный. Раз приезжает человек из района, я его должен принять, а ведь сухого хлеба или просто борща ему не дашь? Так я чуть не расплакался перед секретарем Горчиным, когда он сюда приехал узнать, правда ли все это. А у него были и другие крючочки на Врублевского, тот какие-то там левые справки давал, льготы частному сектору и что-то еще. Но Горчин, видно, хотел все знать, посмотреть, какой он человек, раз даже такую незначительную вещь проверил… Ох и изругал же он меня тогда. Как сейчас помню. «Ты, старый дурак, — сказал он мне, — что, не мог ко мне прийти? Ну скажи, куда должен идти член партии, когда с ним несправедливо поступают, если не в райком, к своему секретарю? Я с ними покончу так же, как со многими другими мерзавцами. А тебе, старик, тоже за глупость следовало бы всыпать». Потом сменил гнев на милость, а меня все время аж слезы душили, потому что он все по правде говорил. И так и сделал.
Так что многих секретарей я на своей должности пережил, но такого справедливого у нас не было. А самое главное, что у него ко всем людям такой подход. Приедет, поговорит, носа не задирает, из себя большую власть не строит, выйдет с человеком в поле, с каждым встречным по дороге хоть двумя словами да перекинется, умного и глупого одинаково выслушает. Больше слушает, чем спрашивает и объясняет. Не накидывается, как это другие делают: «Так должно быть», «Вы должны сделать!». У него и на разговоры есть время. К этому делу у него вообще дар божий. Целый доклад иногда закатит, будто читает, а сам только несколько раз заглянет в бумажки, чтобы чего важного не пропустить. Не заикается, как другие, не бубнит по писаному и говорит так, что люди каждое слово на лету ловят. Был тут он у нас несколько раз на встречах, мы для него делали такие вечера вопросов и ответов. И всегда зал был полнехонек. Только скажи, что Горчин приезжает. А ведь этих собраний столько, что людей с души воротит. К нему люди шли, потому что режет правду-матку в глаза, на каждый вопрос, даже самый хитрый, умеет ответить. Например, мы на него насели из-за мелиорации. А он сразу посмотрел в свои бумажки и говорит: «Что вы тут мне болтаете о мелиорации, если еще не организовали водного товарищества? Будет товарищество, дадите рабочим где жить, подбросите людей, так через два года мелиораторы сами придут на ваши земли». Ну и нынче весной пришли, сдержал слово. Мы, мужики, таких людей уважаем. Правда, я знаю, что ко всем, как говорят, «ответработникам» он относится сурово, но скажите, товарищ председатель, а как же иначе? Кто много денег получает, с того и спрос больше! Хотя бывает иногда жалко кого-нибудь, потому что знаешь его с хорошей стороны, а если поближе присмотреться, то выходит, что прав секретарь Горчин.
— Честное слово, я не понимаю, зачем эти расспросы, товарищ. Знаю по уставу, что существует партийный контроль. Нет, нет, мы можем поговорить, ведь тайн никаких у меня нет. Вам и любому другому скажу то, что всегда здесь говорю, каждый день… Неудобно мне говорить о Горчине, потому что критиковать его у меня нет оснований, а расхваливать я не собираюсь. Но если вам это нужно, то пожалуйста.
Наверное, вам успел кто-нибудь сказать, что это он меня назначил на должность директора и, по мнению многих, я его любимчик. Как будто с виду так оно и есть. Он в своем роде мой начальник, потому что оценивает мою работу в обществе, но я в нем вижу скорее единомышленника своего, чем судью. Партнера, а не бонзу на районном престоле, которому нужно низко кланяться и усердно поддакивать, даже если он болтает вздор. Признаюсь, что вначале я немного побаивался, зная эти районные отношеньица в других местах, но мы быстро договорились, определили принципы сотрудничества. Он их целиком и полностью соблюдает. Я, наверное, тоже, хотя у меня плохой характер и со мной нелегко жить. Ну, конечно, речь идет не о каких-нибудь глупых выходках, все-таки мне уже за тридцать. А задание он передо мной поставил нелегкое. Привести в порядок этот бедлам, каким был «Замех». К сожалению, не удалось это сделать обычными методами. У меня здесь вначале была репутация самого большого сукиного сына, которого в своей истории видела Руда. Жалобы писали, бегали в райком, грозили в пивных, даже раз… Нет, это к делу не относится… Поэтому он немного нервничал и несколько раз на меня накидывался. Я тоже не остался в долгу, но у него ко мне претензий не было. Он отыгрался на нашем секретаре партийной организации, взял всю организацию в оборот. Я выпросил еще полгода, и сейчас выкарабкиваемся потихоньку. Изменили профиль производства, удалось найти хорошую специализацию. Ввели обоснованные технические нормы. И что самое главное: капиталовложения. Видите эти котлованы и первые железобетонные столбы? Будет почти два гектара под крышей. Я сам не верил, что у нас что-нибудь получится. А попробуйте теперь обо мне на заводе плохое слово сказать — изобьют. Смотрите вы на меня и, наверное, в душе усмехаетесь: «Хвастается этот сопляк за директорским столом, думает, что всего достиг, если дал план и кое-что исправил». Нет? Ну спасибо, но я бы не обиделся, потому что действительно доволен собой. Иногда только мне даже страшно становится, что все здесь как бы само собой идет, если трудностей не прибавляется… Самое главное то, что всё это люди понимают. Никто не любит безалаберности, каждый хочет видеть цель и свое место на предприятии, смысл своей работы. Тогда верят, даже если их прижмешь посильнее. Правда, никто здесь в лепешку не расшибается, чтобы выполнить норму. Нет уже в этом нужды. Суровая дисциплина существует не сама для себя, она только необходимое средство, можно дать поблажку, когда все входит в норму… Я