Читать интересную книгу Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие - Владимир Илюшенко

После страшного известия, свалившегося на нас 9 сентября, я был как замороженный. Или как огретый пыльным мешком. Это был если не ступор, то состояние какой‑то психологической (или психической?) анестезии, — вероятно, защитная реакция организма. Потому и первая запись в дневнике почти безэмоциональна. «Размораживание» произошло потом, начиная с 11 сентября, дня похорон. Даже 10–го, когда я приехал в Новую Деревню и в церковь внесли гроб с телом отца, я все еще не мог осознать необратимость происшедшего. Я все еще на что‑то надеялся. Лицо отца еще не было закрыто платом, как на похоронах. Оно было спокойным и отрешенным. Оно странно светилось в церковной полутьме. Были хорошо видны ссадины на лбу и на носу. Я пребывал в отупевшем состоянии. Над ним склонилась монашка. Она нараспев говорила:

— Радость‑то какая! Золотой венец одели, как на мученика. Радостно ему, хорошо ему с Господом!

Она была права, но внутренне я еще не мог присоединиться к ней.

11 сентября церковный двор не мог вместить всех приехавших. Многие стояли за оградой. Были не только православные — были люди всех конфессий: католики, евангелисты, баптисты. Были «афганцы», которых отец спасал от самоубийства. Помню венок с надписью: «Отцу Александру от инвалидов–афганцев». Митрополит Ювеналий, который отслужил заупокойную службу, а затем панихиду, возглавлял православных священников. Их было человек 15.

Как всегда в таких случаях, не обошлось и без нечисти. Я уже писал о монахе (монахе ли?) Гермогене, который заявил тогда, что отца Александра убили «свои». Я слушал его и думал: «Не ты ли? Ты больше похож на десантника, чем на монаха». Вскоре он исчез. Исчез насовсем. Говорят, пропал бесследно. Или был убит, что вероятнее.

Очень волнующим был момент, когда включили пленку с записью голоса отца. Толпа замерла, и он говорил нам: «Мы знаем, как важно человеку быть наготове… Будьте всегда в таком душевном состоянии, как будто сегодня или завтра может пробить ваш последний час и вы предстанете перед Господом».

Остальное в тот день — как в тумане. Помню, когда тело отца опускали в могилу, неожиданно над гробом пронеслась стая птиц — раз и другой раз. Они прощались с ним.

Олег Степурко подарил мне листок молитвенника с каплей крови отца Александра. Берегу его как святыню.

Он говорил, что Христос, который должен был с нами царствовать, «убит нашими грехами, нашим злом». Точно так же и сам отец Александр убит нашим злом.

Он говорил, что зависть, ненависть, зло ослепляют людей. Воистину так. Ненавидеть гораздо проще, чем любить. Любовь требует усилий, ненависть — нет, это игра на понижение, она дается без труда. Но это свистящая воронка, в которую пролетает душа. Хочешь погубить себя — открой свою душу для ненависти.

Как Христос, он страдал и умирал молча.

Он говорил, что нести крест — значит служить миру, служить людям, служить Богу. Он нес свой крест до конца. Для нас же он неподъемен.

В конце 1989 г. состоялся первый в постреволюционной России диалог представителей двух религий — христианства и ислама. Ислам представлял мусульманский теолог Магомед Расул Мугумаев, христианство — православный священник отец Александр Мень. Это была поразительная встреча. Она обнаружила единство обеих мировых религий в главном: в почитании одного и того же Бога, в признании Его любящим и милосердным, в стремлении к миру и согласию. Она показала, что на глубине непримиримых противоречий между христианством и исламом нет, что в интересах всех людей необходимо перейти от их конфронтации к конструктивному диалогу. Отец Александр выказал глубокое знание Корана, Магомед Расул — знание Библии. Взаимное уважение и симпатия участников дискуссии были очевидны для всех.

14 сентября 1990 г. я получил телеграмму из Махачкалы: «Глубоко потрясены трагической гибелью отца Александра Меня, борца за возрождение духовности и человечности. Мусульмане Дагестана и Северного Кавказа, как и христианский мир, скорбят о великой потере. Идеалы, за которые он боролся, восторжествуют вопреки темным силам, как и светлые мечты отца Попелюшко. Теологи Магомед Расул Мугумаев, Магомед Нурмагомедов, имам Оротинской мечети Гасанов».

Следователь сказал мне, что этот удар (топором) мог свалить и быка. Я заметил, что организм отца был рассчитан на 100–150 лет, и если бы не убийство, он столько бы и прожил, «Нет, — возразил следователь, — его организм был изношен».

Откуда он это взял? По–видимому, они знакомились с его историей болезни. Но что это за «история», если он почти никогда не обращался к врачу? Или они заключили это из данных вскрытия? Но следователь не мог знать, что отец жил не физической силой, а силой Духа Святого — она бы и поддерживала его еще годы и десятилетия.

Удар, нанесенный отцу Александру был не столько сильным, сколько точным. Он не оставлял никаких шансов на выживание. Мне было ясно, что это работа профессионалов, и я не раз писал об этом. Где работают такие профессионалы, мы знаем. Постепенно я стал сомневаться, что удар был нанесен топором. Эта гипотеза была удобной, потому что она подкрепляла версию следствия о бытовом характере преступления. Но если не топор, то что? В одном из своих выступлений я сказал, что орудием убийства мог быть не топор, а саперная лопатка.

В январе 2000 г., во время записи телевизионной передачи «Независимое расследование», посвященной этому убийству, я повторил свою догадку. После меня выступал судмедэксперт высшей категории Виктор Емелин. Он заявил, что поражен моим высказыванием, потому что, глубоко изучив все материалы, связанные с этим делом, он пришел к точно такому же выводу. Сопоставив конфигурацию топора и саперной лопатки с особенностями полученной раны (он продемонстрировал аудитории фотографии и показал на живом человеке возможности и специфику того и другого орудия), Емелин пришел к однозначному выводу: орудием убийства была саперная лопатка, и ничто иное.

Моя правота была подтверждена. Только у меня это было предположение, основанное на представлении о характере участников преступления, а он это доказал математически, исходя из тщательного анализа характера нанесенных повреждений. Рана, полученная отцом Александром, подчеркнул он, была несовместима с жизнью. В окончательный вариант передачи, показанный телезрителям, мои слова о саперной лопатке не вошли, но то, что сказал Емелин, осталось. И это самое главное, потому что факт применения саперной лопатки стал сенсацией: он всё ставил на свои места.

Теперь версию об уголовно–бытовом характере преступления можно сдать даже не в архив, а в утиль. Все разговоры о корыстных мотивах, о пьяницах или личной мести уже ничего не стоят. Остается лишь версия об убийстве отца Александра как о продуманной и хорошо подготовленной религиозно–политической акции, как о результате политического заговора с участием весьма высокопоставленных лиц. Обстоятельства убийства отца поразительно напоминают обстоятельства убийства Христа. И в том и в другом случае участвуют одни и те же силы. И в том и в другом случае это не убийство в обычном смысле слова, а казнь по приговору тайного трибунала.

В августе 1991 г., когда мы праздновали у Белого дома победу сил демократии над силами зла, я понял, что смерть отца была искупительной жертвой, спасшей Россию от тоталитарного реванша. Победи эти темные силы — и страна была бы залита кровью и захлебнулась бы в этой крови.

В начале января 1992 г. меня пригласили принять участие в программе Лиона Измайлова «Шоу–досье». Несмотря на ее название и чисто развлекательный характер, на этот раз она была вполне серьезной, потому что целиком была посвящена отцу Александру. Кроме меня, в ней участвовали Павел Мень, отец Александр Борисов, Алик Зорин и Яша Кротов. Мы должны были отвечать на вопросы ведущего и вопросы публики, а публика была сборной, в основном молодежной.

Я был знаком с Лионом и встретился с ним впервые именно у отца Александра, в Семхозе (кажется, на дне рождения отца), а потом встречался там с ним еще несколько раз. Отец относился к Лиону очень хорошо, ценя его добродушный юмор, и я принял его приглашение с удовольствием.

Быстро выяснилось, что аудитория не знает об отце почти ничего или вообще ничего. Вопросы были самые примитивные (впрочем, понятные): как он пришел к вере, когда стал священником, как понимать такое‑то место в Библии и т. п. Каждый из нас, сидящих за отдельным столом, отвечал на эти вопросы по очереди, а затем и по собственному желанию. Некоторые вопросы были достаточно бестактными, а то и вовсе злонамеренными. С удовольствием ответил я лишь тогда, когда спросили: «Писал ли отец Александр стихи?» Да, писал. И я процитировал концовку его стихотворения «Добрый пастырь»:

Как и всегда, мне видится одно:Моих овечек снежное руно,Как облако, заполнит сад Господний.

Время шло, разговор был тусклый, необязательный, ничего существенного об отце не было сказано. На мой взгляд, передача проваливалась. Наконец, когда до конца осталось минут 10–12, я (в какой‑то степени неожиданно для себя) взорвался. Не дав Измайлову обратиться к аудитории с очередным призывом задавать вопросы, я заговорил с напором и вне всякой очереди.