Читать интересную книгу Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

— Тигры тоже в районе водятся? — спросил, улыбаясь, Лаврентьев у старичка, который тихо следовал за редким в такой час посетителем.

— Медведи водятся, — ответил старичок. — Много медведей. А тигр — это из шредеровского поместья. Конфискован после революции. Музей–то у нас старый, — добавил он с гордостью. — С девятнадцатого года существует.

Кто бывал в районных краеведческих музеях, легко может себе представить, что увидел Лаврентьев в остальных комнатах. Кирпичи, черепица, вышивки на холсте, кружева, деревянные ложки, игрушки из глины и липы — предметы местного производства. Макеты лесопильных заводов, плотов, картины лесозаготовок — основной промышленный профиль района. Снопы ржи, овса, ячменя, молочные бидоны, прессованное сено — сельское хозяйство. Множество диаграмм и таблиц. Рядом с ними — кольчуга, оперенные стрелы, ржавый меч, черепки горшков, позеленевшие медные монеты, добытые из курганов и могильников. Революция и гражданская война были представлены двумя картинами и несколькими выцветшими фотографиями. Одна картина изображала пожар помещичьей усадьбы, другая — красноармейский митинг. На фотографиях были запечатлены безусые и бородатые лица первых бойцов за советскую власть в районе и рядом с ними — захваченные штабники из шайки местного белобандита Гулак — Соколовича. Сам Гулак, облаченный в длинную офицерскую шинель, стоял насупясь в центре группы. Над головой его был начертан белый крестик, а на полях фотографии тоже крестик и объяснение — кто это такой.

Так как Лаврентьев вопросов не задавал, молчал и старичок. Но вот они остановились перед громадной, во всю стену, подробной картой района. Лаврентьев отыскал Воскресенское, реку Лопать и таинственную Кудесну, о которой только слыхал, а видеть ее не видывал. Его поразило графическое изображение Лопати. Она была похожа на частую гребенку — так много впадало в нее ручьев и ручейков, и впадали они только с запада, то есть со стороны Кудесны. Но текли ручьи не из самой Кудесны. Истоки их лежали в болотистых лесах между Кудесной и Лопатью. Лопать шла довольно ровной ниткой, Кудесна ломалась крутыми острыми зигзагами, то отдаляясь от Лопати, то к ней приближаясь. Сверясь с масштабом, Лаврентьев определил, что самое большое расстояние между реками на территории района было километров двадцать пять, меньше доходило до пяти — это ниже Воскресенского, если брать по течению, а в районе самого Воскресенского до Кудесны по прямой насчитывалось километров семь с половиной. Не в этом ли сближении рек и была причина заболачиваемости колхозных полей?

— У вас карты рельефного разреза нет? — спросил Лаврентьев у старичка.

— Нету, нету. Карта древних путей — вот она. Вот тут ходили из варягов в греки. Вот, вот на юг, по Кудесне. Древнее название — Кудесна. Волшебница, значит, — оживился старичок. — Все названия у нас древние, славянские. По сей день сохранились. Погостье вот, а тут Лодейна заводь. Ветрилово. Гостиницы. Большой торг. Малый торг. Волок. Волоком тащили корабли отсюда до Гостиниц. Княжново…

— Интересно, очень интересно, — согласился Лаврентьев. — Жаль, рельефного разреза нет.

— Есть тут такие сведения, — старичок с готовностью порылся в альбомах на отвальном столике. — Это к нам экспедиция лет этак с десяток назад приезжала. Вот оставила в подарок. «Подпочвы Междуречья»; Что сказано? «Зеркало реки Кудесны лежит на два и три десятых метра выше, чем зеркало реки Лопать».

— Дайте, дайте! — Лаврентьев схватил альбом. Но, кроме этой, чрезвычайно ценной для него фразы, больше ничего не нашел. В альбоме главным образом были фотографии здешних мест; из скудных, отпечатанных на машинке текстов следовало только то, что почвы района лежат на плотных глинах, на известняках и на песках–плывунах, а точнее — где что? — этого не было. Видимо, работники экспедиции оставили тут предварительный сырой, необработанный материал — все записи, наблюдения, пробы увезли с собой. Куда? «Институт ирригаций и мелиорации» — было сказано на обложке альбома. Где этот институт? И один ли он в Советском Союзе? Как его искать? Сохранились ли в нем довоенные архивы?

Поглощенный этими вопросами, Лаврентьев позабыл о цели своего приезда в район, и только мелодичный бой старинных музейных часов под стеклянным колпаком напомнил ему, что надо идти на заседание, где будут разбирать его дело, дело агронома из Воскресенского.

Часы били без четверти два, без пяти два он был в исполкоме.

— Заходите, товарищ Лаврентьев! — пригласил секретарь. — Один вопрос уже пропустили. Сейчас ваш.

Лаврентьев вошел в небольшой зал заседаний. Половина откидных кресел, таких, какие бывают в кино, пустовала. Он присел на свободное место с краю последнего ряда. За столом президиума ему были знакомы только председатель исполкома Сергей Сергеевич Громов (он два раза приезжал в Воскресенское, недавно весной и в январе) и Серошевский. Лаврентьев тронул за плечо сидящего впереди.

— Скажите, а Карабанова разве нет?

Тот обернулся.

— В области, на пленуме обкома, и второй секретарь там же. Итоги сева, подготовка к уборке…

— Итак, что у вас дальше? — спросил Громов, полный, грузный, медлительный.

— Дальше — дело агронома Лаврентьева. — Серошевский поднялся с раскрытой папкой в руках, поправил очки.

— А он здесь? Да, вон он! Так, так, слушаем. Подсаживайтесь–ка, товарищ Лаврентьев, поближе.

Лаврентьев остался сидеть на месте.

— Содержание дела в том, — гладко и округло заговорил Серошевский, подергивая губой и носом, — что агроном Лаврентьев, вместо того чтобы бороться за высокий урожай ценной и новой в нашей области культуры — пшеницы, вместо того чтобы пойти навстречу передовикам Воскресенского, помочь их начинанию, нанес общим нашим усилиям громаднейший вред. Своим самостийным — сознательным или нет, не знаю — решением он фактически уничтожил не менее трети урожая. Агроном Лаврентьев весной, на участках семенной пшеницы, а также и на некоторых других, приказал рыть ямы для сбора воды. Казалось бы, неплохо. Поля в Воскресенском сырые. Но что получилось? Каждая яма — это два–три квадратных метра посева, да земля, разбросанная вокруг, да сколько землекопы вытоптали. Достаточно произвести простое умножение… Ах, прошу прощения, не сказал главного. Урожай, как оценила наша комиссия, на пшеничных участках обещает быть отличным, до ста восьмидесяти пудов с гектара. Это, конечно, при том условии, если бы не было злосчастных ям, товарищ Лаврентьев. — Серошевский через очки послал в зал улыбочку. — Но ямы есть. Вот теперь помножим и получим — не сто восемьдесят пудов выходит, а только сто двадцать. Треть урожая, шестьдесят пудов, съели ямы. Кто дал право товарищу Лаврентьеву самовольничать, нарушать агротехнику, наши инструкции? Кто дал ему право залезать в карман колхоза, в карман государства? Мы должны спросить его об этом сегодня, и спросить со всей большевистской суровостью. Без скидок и поблажек.

— За вами слово, товарищ Лаврентьев, — сказал Громов, когда Серошевский сел. — Объясните исполкому, как это у вас получилось?

Лаврентьев поднялся.

— Мне трудно что–либо сказать. Я не подготовлен. Вызвали неожиданно. Зачем вызвали, не сообщили. Но, если так повертывается дело, я, понятно, не смолчу. Мне казалось, что ямы пошли на пользу. Там, где их не было, виды на урожай гораздо ниже. Вымочки, выпревание… А что же оставалось делать? Созерцать, как через поля хлещет вода? Не имел права. Вот, этого права действительно не имел. Не утверждаю, что ямы — элемент передовой агротехники. Всего–навсего пожарная мера. Если говорить серьезно об агротехнике в Воскресенском, нужны большие мелиоративные работы. Об этом свидетельствуют и материалы краеведческого музея. Если вы там не были, товарищ, Серошевский…

— Вас просили говорить пока что о себе, — подал реплику Серошевский. — Обо мне, если надо, скажут в ином месте и другие люди.

— Я и говорю о себе, о своих предположениях. Ваших не знаю. Если почвы Междуречья, где находятся поля Воскресенского, лежат на плотных глинах, то; вполне возможно, что по этим глинам идет подземный ток воды к Лопати…

— Мелиорацией занимайтесь, а не мудрствуйте, — снова вмешался Серошевский.

— Занимаемся, — ответил Лаврентьев. — Составили план, договорились с черепичным заводом о трубах. Осенью предполагаем начать закладку сети первой очереди. Но я должен сказать, что мелиоративная система, которая была заложена в Воскресенском до войны, как известно, не выдержала и двух лет, ее занесло илом, плывуном, трясиной…

— А как же хозяйничал Шредер? — не унимался главный агроном.

— Шредер! Вот вы о чем! — Лаврентьев взглянул на него с усмешкой. — Вопрос мудрый. Отвечу.

Он рассказал, как сам однажды задал такой вопрос Карпу Гурьевичу и как ему было стыдно, когда старый столяр рассказал о канавах, испещрявших поля через каждые пять саженей, о недальновидности помещика, об узости его интересов, о нежелании думать о завтрашнем дне.