На столе, в стакане с водой, цвели три веточки яблони, вишни и груши. Что такое? Кто тут был?
Загадка разъяснилась лишь назавтра, когда Ася спросила:
— Букетик наш понравился? Ходили с девчатами гулять, до вашего дома дошли, а вас нету, решили память оставить.
— Нисколько не понравился. Во–первых, разве можно ломать плодовые деревья?
— Ну уж! — Ася недовольно надула губы. — Я говорила: вы молодой, а вы, и верно, старый. Плоды! Цветочки! Все равно они пропадут. Из двенадцати цветков только одно яблоко получается.
— А во–вторых, вы поди и пение Ирины Аркадьевны слушали?
— Слушали, конечно. Ах, как поет, мы обмерли даже.
— Старый, значит, старый. Совершенно ясно! — засмеялся Лаврентьев. — Я такое пение не очень понимаю.
— Плохо, — сказала Ася. — Старикам хоть и всегда почет, но зато молодым везде у нас дорога. Не старейте, Петр Дементьевич. Очень прошу вас.
— Ладно, Асенька. Сегодня все яблони обломаю вам на букеты.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Каждая пора года имеет свой запах. Ранняя осень пахнет плодами, поздняя — прелой листвой. Зимой по улицам тянет печными дымками. Весна вся в ароматах — начиная от апрельских испарений земли до цветения садов. В июле запахнет лугами, сеном. Сено, свежее, блекло–зеленое, душистое, — повсюду. Оно лежит в прокосах, в копнах, в стогах, его везут на подводах через прогоны, его мечут длинными вилами на сеновалы, уминают в сараях, забивая сараи до крыш. В сене возятся ребятишки, собаки; сено, зажмурив глаза, загадочно обнюхивают коты.
С началом сенокоса воскресенцы двинулись в луга, в заречье, дневали и ночевали в ольховых шалашах. Вместе с косарями жил и Лаврентьев. Звездочка, его золотистая лошадка, паслась свободно, без привязи и узды. Она отъелась, фыркала на осоку, как истая лакомка выбирала только самые мягкие и сладкие травы, только самое вкусное сено, еще не совсем просохшее, с медовым запахом. Она привыкла, привязалась к Лаврентьеву. Когда в жаркие дневные часы Лаврентьев спал в копне на разостланном одеяле, Звездочка непременно находила его и дремала рядом, склонив сонную морду. Лошадиный сон недолгий. Звездочке быстро надоедала тишина, она принималась жевать ухо Лаврентьева похожими на теплый бархат губами. Разбудит и — прыжком — в сторону, взбрасывая копытами комья земли. Потом опять к нему, куснёт за рукав, за плечо, и опять в сторону, развевая по ветру подстриженный хвост, — заманивает, зовет играть. Для Звездочки праздник, если удастся растормошить хозяина и он начнет ее ловить. Сумасшедший галоп вокруг, козлиные прыжки.
— Не конь, а собачонка. Прямо–таки собачонка, — выскажется кто–нибудь из косцов, разбуженный этой возней.
— Кого животные любят, тот хороший человек. Верная примета, — изречет другой. И снова оба спят.
Кроме Лаврентьева, Звездочка еще снисходила до игр с директором школы Ниной Владимировной и молодой учительницей Верой Новиковой. Потому что они тайком угощали ее ломтями хлеба, густо посыпанными солью, и кусками сахару.
В этот год Нина Владимировна и Новикова не уехали на лето из Воскресенского, хотя Нине Владимировне в районном отделе народного образования предлагали путевку на юг, а Новикову в областном городе ожидали родители. Распустив ребятишек на каникулы, учительницы пришли к Дарье Васильевне, и Нина Владимировна сказала:
— Хотим помочь колхозу. Как вы смотрите на две лишних пары рук?
— Очень хорошо смотрю, родные вы мои, — растрогалась Дарья Васильевна. — Да не знаю, законно ли будет? А ну-к не отдохнете, измаетесь за лето. Как учить тогда?
— Об этом, Дарья Васильевна, не беспокойтесь.
— Больше и беспокоиться не о чем. Рады вам. Помощь большая. Газеты в бригадах читать, беседы проводить…
— Само собой. Но мы еще и просто работать хотим, вот этими руками.
— Ох, не знаю! Ох, не знаю! Правильно ли, законно? С Антоном Ивановичем посоветоваться надо, с правлением.
Правление высказалось положительно. Точнее — высказался Анохин, и с ним согласились.
— Всякий труд законен, — заявил решительный бригадир. — Особенно ежели труд от всей души. Считаю, обида будет нашим учительницам — оттолкни мы их. Вот это да, вот это беззаконно — оттолкнуть.
Учительницы пропалывали ржаные и пшеничные поля, ворошили, подгребали сено, читали газеты вслух; Новикова любила побарахтаться с девчатами в сене, попеть с ними тонким голоском; Нина Владимировна досуг употребляла на беседы, умела хорошо и интересно рассказывать о вселенной, о явлениях природы, о разных странах и народах. Вокруг нее всегда собирался тесный кружок.
На сенокос, за компанию с учительницами, пришла Ирина Аркадьевна; и даже Людмила Кирилловна являлась иной раз. Тяжелая болезнь, перенесенная зимой, на ней внешне никак не отразилась. Людмила Кирилловна ловко орудовала граблями, ходила в коротком девчоночьем платьице; ровно и красиво загорели ее плечи, руки, ноги. Встретясь с ней однажды среди копен, Лаврентьев смутился. После тех странных отношений, какие возникли между ними до ее болезни, он ожидал, что и ему и ей будет неловко. Но Людмила Кирилловна первая подала руку, заговорила просто и легко, как ни в чем не бывало, пошутила по поводу плетки, заткнутой за пояс Лаврентьева, и у него как будто тяжкий груз свалился с плеч. Значит, он был прав, избегая в свое время Людмилу Кирилловну, — вот и прошло никому из них не нужное ее увлечение. И он тоже заговорил легко и просто, и тоже шутил, смеялся.
В полях и лугах шла дружная, наполненная трудом жизнь. Лаврентьев отдавался этой жизни целиком. Он был страшно раздосадован, когда на сенокос на велосипеде прикатила секретарь сельсовета Надя Кожевникова.
— Вам телефонограмма, Петр Дементьевич. Из райисполкома. Завтра явиться на заседание.
— Какой вопрос? Что? Зачем? — Недоумевая, вертел он бумажку в руках. — Вы не спросили?
— Нет, Петр Дементьевич. Не догадалась. Записала, и все.
— Не вовремя как, а?
— Неудобнее времени не найти, точно, — подтвердила Дарья Васильевна, вместе с ним разглядывая текст телефонограммы. — Ни председателя, никого — одного агронома. На выдвижение бы не потянули, Петр Дементьевич, в райсельхозотдел или куда. Драться за тебя будем.
— Сам драться буду. Не выйдет.
Лаврентьев выехал рано утром, до жары. Звездочка — и понукать ее не надо — бежала мелкой торопливой рысью, тоже как будто чуяла, что до города надо добраться прежде, чем припечет солнце. В окрестных кустах звенели мелкие пичуги, тарахтели сороки, перелетая с осины на осину; вдали, никуда не спеша, меланхолично вела счет чьим–то годам кукушка. Лаврентьев гадал: зачем позвали? Неужели и правда на выдвижение? Не пойдет, откажется, потребует, чтобы сам Карабанов вмешался… А может быть, неполадки нашли. Хотя какие такие особенные неполадки? Недавно комиссия была из райсельхозотдела, проверяла итоги весеннего сева, все поля обошли, чуть не каждое растение подсчитали, — вроде бы довольны остались. Непонятный, словом, вызов, совсем непонятный.
Прискакал Лаврентьев слишком рано. Вызывали к двум часам дня, явился в половине одиннадцатого. Привязал Звездочку во дворе районного Дома Советов, дал ей сена, зашел в исполком, к секретарю.
— По какому вопросу, спрашиваете? — Секретарь поднял голубые глаза от бумаг. Это был тот самый взлохмаченный человек, который дежурил в райкоме, когда Лаврентьев неудачно приехал к Карабанову зимой. — Приветствую вас, товарищ агроном. Не знаю, по какому. Вопрос готовил Серошевский. Тут записано только: «Дело агронома из Воскресенского».
Целое «дело»! Лаврентьев отправился к Серошевскому. Его не было на месте. «У председателя, — сказала девушка в приемной. — Сходите туда».
«Нет уж, ладно, ходить больше никуда не буду, — подумал Лаврентьев. — Дело так дело. От Серошевского добра не жди. Может быть, с запозданием за откровенный разговор решил свести счеты, или за теленка проработать. Что ж, поговорим еще раз». Он вышел на улицу, заглянул в магазин культтоваров, порылся в книгах, вспомнил, что «Книга — почтой» ему ничего не ответила, да и на другие два письма ответа нет. Хотел посидеть на бульваре, но на двухэтажном кирпичном здании увидел вывеску: «Районный краеведческий музей».
Он поднялся по лестнице из серого плитняка, купил за полтинник билет у задумчивого старикана, который долго отсчитывал сдачу, и пошел по комнатам, тесно уставленным экспонатами. В первой комнате он прежде всего увидел два чучела: бенгальский тигр и бурый медведь. Тигр крался за лебедем, засунутым за печку, медведь облокотился на здоровенную суковатую дубину, Оба хищника были изрядно попорчены молью, сквозь их шкуры кое–где проглядывала пакля, а у тигра к тому же не хватало половины зубов и одного глаза.