Читать интересную книгу Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

Он рассказал, как сам однажды задал такой вопрос Карпу Гурьевичу и как ему было стыдно, когда старый столяр рассказал о канавах, испещрявших поля через каждые пять саженей, о недальновидности помещика, об узости его интересов, о нежелании думать о завтрашнем дне.

— Возмутительно! — Серошевский вскочил. — Агроном Лаврентьев над нами потешается. Мы говорим о деле, о его безобразнейшем проступке, а он басни нам рассказывает.

— Что вы предлагайте? — спросил Лаврентьева Громов.

— Сейчас? Сейчас, я уже сказал: закладывать новую, более прочную систему труб. В дальнейшем возможно, что придется настаивать перед районом на капитальных работах. Возможно, что понадобится система крупных каналов, коренное переустройство всего Междуречья.

— Позвольте, Сергей Сергеевич? — попросил слова главный агроном.

— Говорите.

— Перед нами типичный случай демагогии. Когда надо давать ответ, — Серошевский еще сильнее задергал губой, — человек кричит: держите вора! Вы, товарищ Лаврентьев, не выполняете наших элементарных требований, игнорируете все наши инструкции, а поднимаете шум: система каналов, коренное переустройство? Безобразие! Неужели вы думаете, что по вашему слову все моментально завертится? Делайте то, что вам приказывают, исполняйте, а не прожектерствуйте. Коренное переустройство — это дело партии и правительства. Они знают и видят, где надо переустраивать, где не надо. Они лучше нас с вами это знают. Когда партия и правительство скажут: переустроить Междуречье, — вот тогда мы наляжем, тогда не пожалеем сил. Тогда, только тогда! Советское хозяйство — плановое хозяйство. Оно не терпит партизанщины. Вы — всезнайка, и вы, конечно, слыхали о так называемой Полесской проблеме…

Лаврентьев насторожился. Все это разбирательство ему казалось ненужным, надуманным, высосанным из пальца. Оно его даже не возмущало. Если тут главный винт — Серошевский, иного и ждать было нельзя. Но упоминание о Полесской проблеме его заинтересовало.

— Что такое Полесская проблема? — продолжал витийствовать главный агроном. — Полесье — огромная территория между Днепром и Бугом, в треугольнике Могилев — Киев — Брест. Она покрыта миллионами гектаров болот и заболоченных земель, изрезана множеством рек.

— Как наше Междуречье, — оживился Громов.

— Сходно. Только масштабы не те. — Серошевский вполоборота склонился в сторону Громова. — Миллионы гектаров земли пустовали, Белоруссия — львиная доля Полесской низменности приходится именно на эту республику — бедствовала из–за болот. Над Полесской проблемой задумывались лучшие научные силы старой России, начиная от В. В. Докучаева. — Серошевский так и сказал: «Ве — Ве Докучаева». — Но решить ее, эту проблему, смогли только Советское правительство и большевистская партия, а не партизаны–одиночки вроде товарища Лаврентьева. Шестого марта тысяча девятьсот сорок первого года Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) вынесли постановление: «Об осушении болот в Белорусской ССР и использовании осушенных земель колхозами для расширения посевных площадей и сенокосов». Так оно называлось. Это была программа величайшей в истории мелиоративной стройки.

Лаврентьеву было отвратительно слышать, что о таких грандиозных делах говорит именно Серошевский, холодный, безразличный к ним человек. Но он слушал. Он понял, почему ничего не знал о Полесской проблеме. Март сорок первого года был горячим месяцем защиты дипломного проекта. А затем вскоре началась война.

— Война помешала выполнению этой программы, — продолжал Серошевский. — Работы развернулись во всю ширь только после разгрома гитлеровских полчищ. Да, Теперь из года в год болота отступают перед натиском советских людей. Да, человек побеждает природу не только в сыпучих песках Заволжья, но и в топях Белоруссии. Вот что такое решение партии и правительства, товарищ Лаврентьев! Вы демагог, вы, прикрываясь прожектом, хотите увильнуть от ответственности. Вы не указывать обязаны, а исполнять, исполнять и исполнять. Вы только на своей батарее были командиром. Здесь вы солдат перед партией и правительством. Не взлетайте высоко — падать больно. Я, Сергей Сергеевич и товарищи члены исполнительного комитета, считаю, что дискутировать дальше нечего, и предлагаю вынести агроному Лаврентьеву строгий выговор за ущерб, причиненный колхозу и государству, а может быть, и передать дело прокурору. Не предрешаю. — Он сел, вытер влажный лоб платком, смотрел прямо перед собой, в угол зала под потолком. Он сделал свое дело.

— Как, товарищи, решим? Какое еще есть предложение? — спросил несколько растерянный Громов. На председательском посту он был менее года. Возглавлял прежде леспромхоз, пятнадцать лет возглавлял, превосходно знал лесное дело, но с вопросами агротехники сталкивался впервые и никак не мог решить, кто тут прав — Серошевский ли, главный агроном района, или агроном из Воскресенского. И тот убедительно говорит, и другой дельно — что ты скажешь!

Человек, у которого Лаврентьев спрашивал в начале заседания о Карабанове, поднял руку.

— Прошу, товарищ Лазарев! — Громов кивнул головой.

— Я не согласен, — сказал Лазарев, слегка окая, — никак не согласен. Выходит, что? Что урожай–то выше на тех участках, где ямы были. Какой же вред! Спасибо воскресенскому агроному сказать надо — смикитил, не дал добру пропасть. А мы — бух выговор. Как же так! Я сидел и думал: чтой–то мы в своем колхозе оплошали? Толковое дело эти ямы. А может, не будь их, так и виды на урожай были бы не сто двадцать пудов, а только шестьдесят да сорок. Мое предложение — никаких выговоров.

Снова поднялся Серошевский, снова что–то множил и делил. И снова цифры говорили о том, какой ущерб урожаю принесли ямы Лаврентьева.

Вышла заминка. За столом президиума совещались.

В зале шумели. Громов в конце концов сказал, что у него есть третье предложение — не строгий, а просто выговор. Проголосовали. Большинством в два голоса прошло предложение Громова — выговор. Серошевский скорбно и демонстративно покачал головой: что, мол, делаем, потворствуем самовольству и партизанщине. К чему это приведет?

Лаврентьев вышел во двор к заскучавшей Звездочке. Она тихо заржала, увидев его, заплясала возле коновязи. Вышел и Лазарев, тоже к своей лошади.

— Вы, товарищ Лаврентьев, на колхозном бюджете или на районном? — спросил он дружелюбно.

— На районном.

— То–то и оно.

Лаврентьев вскочил в седло, уселся на лошадь и Лазарев. Поехали рядом, стремя в стремя.

— Как же воскресенцы опростоволосились? — продолжал Лазарев. — Я Антона–то Суркова хорошо знаю, вроде бы смекалистый мужик, а сплоховал. Надо вас на колхозный бюджет взять, чтоб от этого Серошевского и зависимости никакой. Он змея болотная. Он этак выговоры каждому райзовскому специалисту по два в год втыкает.

— А что же районное начальство смотрит?

— Он ему, начальству, пыль в глаза пускать наловчился. Такой мудрый разговор разведет — только держись. А главное — все у него партия и правительство. Пройдошливый. Никак под него не подкопаешься. Он за партию, за правительство, что за печку, прячется. А я скажу, окажись тут сегодня на исполкоме сам председатель Совета Министров, он бы определил: прав ты, мол, агроном Лаврентьев. А Громову бы не поздоровилось. Хотя как сказать про Громова… Он в лесном деле голова. В лесном деле его не проведешь. В сельском хозяйстве послабже.

На окраине попутчики распрощались.

— Шел бы к нам, товарищ Лаврентьев. У нас колхоз куда как богаче Воскресенского, — сказал Лазарев.

— Нет уж, как–нибудь и в Воскресенском проживу.

— Это правильно. Летать с места на место негоже. — Лазарев пришпорил лошадь и зарысил в сторону по пыльному проселку.

Лаврентьев ехал медленно, удерживал Звездочку, тоже порывавшуюся перейти на рысь. Ему надо было многое продумать. Выговор есть, но есть и кое–какие тропинки к разрешению воскресенской проблемы. Звездочка сердилась на медлительность, косила глазом на своего седока. Умный был глаз, понимающий. Звездочка как бы хотела сказать: «Брось ты, Петр Дементьевич, расстраиваться. Недаром сказано: все мы немножечко лошади. Всем нам хочется, чтобы ласковая рука хоть изредка, да потрепала по холке. Верно же?»

2

Подъезжая к селу, Лаврентьев увидел голого по пояс человека. Человек сидел на корточках под осиной в стороне от дороги и увязывал полосатый узелок. Кто бы это мог быть — из воскресенских или из совхозных? Натянул поводья, заставил Звездочку перепрыгнуть через канаву.

— Петр Дементьевич! — закричал ему навстречу ломкий голос подростка. — Ворочайте назад! Они злые, коня застрекают.

Озадаченный Лаврентьев соскочил наземь, подошел. Голос был знакомый, а самого человека никак не узнаешь. По–мальчишески костлявый, со слипшимися от пота волосами, с каким–то страшным, перекошенным лицом, на котором в одну необъятную лоснящуюся опухоль слились щека, нос, губы и в распухших веках исчезли глаза, он поднялся с земли, сделал попытку улыбнуться, отчего стал еще страшней.