— Помочь никогда не поздно, пусть на себя рассчитывают, на свои силенки. — Карабанов засмеялся. — Им, я знаю этих хитрецов, именно своими силенками лестно справиться. Не так ли, Антон Иванович?
— Вроде бы и так. Но и от помощи отказываться резону нет.
Карабанов задумался. Веселая улыбка сошла с его лица. Он грыз пшеничные зерна, вылущенные из колосьев, и по очереди посматривал на руководителей воскресенского колхоза.
— Вот что, товарищи, — заговорил после долгого молчания. — Планами своими вы меня здорово поразили, скрывать не стану. Но, поразмыслив, я хочу вас предупредить об одном: не увлекайтесь. Может быть, многим из вас кажется, что, построив образцовый поселок, вы сразу через десять ступеней шагнете к коммунизму. Это не совсем так. Далеко не так. Не через быт мы придем к коммунизму, нет, товарищи. Вспомните, чему нас учит партия. Она учит тому, что наше поступательное движение вперед в конечном счете решается производительностью труда, что для коммунистического общества характерно изобилие материальных благ — товаров, продуктов. Очень хорошо, что вы боретесь за высокий доход. Продолжайте эту борьбу. Добивайтесь отличных урожаев на своих полях, отличных удоев на животноводческих фермах, отличного сбора меда на пасеке. Механизируйте полевые работы. Вот наша дорога к коммунизму. А быт? Он никуда от нас не денется, если мы успешно решим главную задачу.
— Так что же, селу в болоте по–прежнему гнить? — спросил Антон Иванович запальчиво.
— Село? Зачем ему гнить? — ответил Карабанов. — Потихоньку дома перетаскивайте. Но только так, чтобы не мешать полевым работам. Выделите бригаду плотников — и действуйте. Кто же против! Я только говорю, не надо увлекаться. Сила колхоза не в новых домах, а в крепком хозяйстве. От крепкого хозяйства пойдет все. Разве не так?
— Правильно, Никита Андреевич! — сказала Дарья Васильевна. — Тоже хожу — чувствую, что–то мы лишку расшумелись вокруг Антонова плана. А и сама не соображу, откуда мои сомнения. Правильно, Антоша, — она обернулась к Антону Ивановичу. — Главное — хозяйство поднять да развернуть во всю силу. А тогда, может, мы и дворцов понастроим. Все в наших руках.
Антон Иванович зло махнул рукой и ушел раздосадованный.
Лаврентьев в разговоре не участвовал. Он слушал Карабанова, Дарью Васильевну, возражения Антона Ивановича и размышлял о том, что Карабанов, безусловно, прав, что для Воскресенского куда важнее решить прежде проблему борьбы с заболачиваемостью почв, чем строить новый поселок, и удивительно, как он, Лаврентьев, сам об этом не подумал, когда обсуждали план председателя. Увлекся, значит, увлекся тоже, как и Антон Иванович,
— Карабанов отозвал его в сторонку и сказал:
— А как насчет заболачиваемости, Петр Дементьевич? Что придумал за это время?
— Мне кажется, Никита Андреевич, вся загадка воскресенских полей скрыта в разности уровней Кудесны и Лопати, — ответил Лаврентьев. — И не гончарными трубами надо решать эту загадку.
— Я того же мнения. В связи с чем хочу вызвать специалистов из области, пусть обследуют обе реки.
— Очень хорошо.
С той поры Карабанов приезжал в Воскресенское часто.
Молодые полеводки дрожали над каждым зерном. Директор МТС с трудом уговорил их убирать пшеницу машиной. Втайне от Анохина они упорно и долго отказывались от услуг машинно–тракторной станции. «Серпами будем жать, только серпами». Сложив руки на животе, стоял перед ними усатый директор: «Милые мои доченьки, да как вы одолеете серпами! Двадцать же гектаров». — «Спать не будем, есть не будем!..» — «Ну и умрете. Пшеница будет, а красоток наших, увы, нет. Да вы мне, ласточки, дороже всего, во всесоюзном масштабе, пшеничного урожая. Не отдам вас на погибель, и не ждите». Он прислал в Воскресенское новейшего выпуска широкозахватную тракторную жнейку, механик продемонстрировал ее девчатам, яркую — в синих, красных и желтых красках, показал зерноуловитель, регулятор высоты резания. Девчата повздыхали и согласились на жнейку, потребовали только, чтобы тракториста директор прислал Лешу Брускова, он самый аккуратный, не будет без толку колесить по полю.
Настал первый день уборки. Девчата поднялись с полночи, принарядились, нервничали. Их волнение передалось домашним, затем и руководителям колхоза. Волновался, — скрывая, конечно, это, — и Лаврентьев. Одно дело — предварительное определение урожая на корню, другое дело — количество суслонов на гектаре. В поле, кроме девчат, вышла добрая половина колхозников. Девчата от такого парада разнервничались еще больше. Леша Брусков завел с вечера пригнанный на участок трактор, механик еще раз проверил жнейку, трактор загудел, пуская лиловый дымок, тронулся, жнейка взмахнула желтыми крыльями, застрекотала и вошла в пшеницу. Пшеница покорно ложилась под ее светлыми, как струи ключевой воды, ножами. Девчата шли за трактором толпой, с граблями, заранее приготовленными свяслами, — всем дела почему–то не хватало, они злились друг на друга, Ася хмуро посматривала на зрителей.
Первая поняла состояние девчат Дарья Васильевна.
— Вот что, народ! Пойдемте–ка по своим делам. Без нас тут управятся. Антон, командуй!
Народ стал расходиться, последним ушел Савельич, и то потому, что от села кто–то зверским голосом звал паромщика.
Девушки остались одни, и тогда сразу же все наладилось. Давно была продумана и обсуждена организация труда на жатве, — помешали вот зеваки. Одни с косами и серпами обкашивали участки, другие вязали тугие снопы, третьи подгребали колосья или сжинали пропущенные машиной узкие гривки стеблей, четвертые таскали снопы и складывали в бабки.
Обедать в этот день не пошли. Матери, младшие сестренки, братишки тащили узелки с чугунками и мисками в поле. Ася не пустила и тракториста с механиком в село: «Загуляете». Кормили их тут же, своими харчами, отдохнуть толком не дали, через полчаса снова погнали к трактору и к жнейке. Механик по сельхозмашинам терпел такую муку безропотно, директор дал ему особый наказ: чтобы на пшеничных участках в Воскресенском — ни–ни, ни одной заминки. Леша Брусков пробовал протестовать!
— Загоняете этак, девки, свалюсь наземь да засну. Или подшипники расплавлю.
— Лешенька, не вались, — уговаривали его, — и, главное, не топчи ты так пшеницу.
— Вот чудные так чудные! Не по воздуху же мне летать с машиной.
Перед закатом солнца пришел Анохин и циркульной двухметровкой обмерил сжатый участок. Пока он переставлял по полю свой деревянный циркуль, Ася и Люсенька следовали за ним неотступно, и каждая про себя подсчитывала количество метров. Потом Анохин вынул записную книжку и карандаш, принялся множить. Девчата тоже вынули книжки и карандаши.
— Восемь и шесть десятых га, — сказала Ася.
— Как восемь! Девять, — возразила Люсенька.
— Эх, сбили! — рассердился Анохин, встал, отошел шагов на пятнадцать, сел на краю канавы, слюнил сердито карандаш.
Вышло в конце концов у всех троих — восемь и шесть десятых гектара.
Прискакал на Звездочке Лаврентьев, объехал поле, — бабки на жнивье стояли густо, гуще даже, чем он предполагал. Картина радовала. Позвонил из сельсовета Карабанову, рассказал, как идут дела.
— Радуюсь вместе с вами, — ответил Карабанов. — Привет девчатам. Невест сколько! Да и какие невесты! Был бы я на твоем месте, Петр Дементьевич, — не растерялся б.
— А я растерялся, Никита Андреевич, — в тон Карабанову пошутил Лаврентьев. — Все больно хороши. Не выбрать.
— Обожди, дай время — сами выберут. Боевые девчата. У меня и свадебный подарочек уже приготовлен. Какой — не догадаешься. На твое имя, но почему–то в райком, из сельхозакадемии прислали копию докторской диссертации. Диссертация о решении Полесской проблемы. Это раз. А второе — отчет почвенной экспедиции. Доволен? Я тоже. Целое богатство. Весь день сижу над этими документами. Чертовски интересно и для нас с тобой полезно. Завтра пришлю с шофером. Будь здоров.
Ночью Лаврентьев снова объезжал поля. Командирская привычка — делать внезапные поверки личному составу батареи. Все было в порядке. Леша Брусков пренебрег предложенной ему постелью в пустой половине дома Антона Ивановича и сладко спал под трактором. Что–то вроде масла или керосина мерно капало ему на колено. Лаврентьев отодвинул Лешину ногу, измученный тракторист не шевельнулся. На разостланных куртках за одним из суслонов сидели две девушки–часовые и тихо беседовали. Лаврентьев подсел к ним. Они, оказалось, вели разговор совсем не о пшенице и урожае, а о звездах. Звезды, мелкие и крупные, яркие и еле теплившиеся, усыпали всё черное летнее небо от края до края. Млечный Путь изогнулся туманным седым коромыслом.
— Неужто и там где–то есть люди? — говорила одна из девушек. — И тоже сеют, жнут? Чудно до чего! А мне всегда думается, мы одни на всем свете на своей Земле.