«нет», но Худякову такого ответа показалось бы мало, а он в глазах Драго заслуживал того, чтоб ему объяснили, и цыган объяснил – предельно ясно, так даже ясно, что жутко стало от предчувствия того, куда его тянет такая ясность:
– Слишком много потеряно, чтобы взять и остановиться. Не та скорость. Мне теперь остановиться – только если врезаться, – он звучно хлопнул правым кулаком в открытую левую ладонь.
Худяков спросил уже новым тоном:
– Что я могу сделать для тебя?
– Не знаю. Что есть, то есть. Иначе нельзя. Вот эти рыбы, – он кивнул на аквариум, – что ты ни делай, не смогут без воды. Им нужна вода. Птице нужны крылья. Волку нужно охотиться.
– Не понимаю.
– Вороных никому не догнать.
– ?
– Пеший конному, – жесткая улыбка на лице цыгана означала, что эта тема закрыта.
Худяков понял и не стал настаивать, а только подвел черту:
– За тебя!
Драго щелкнул ногтем по бокалу, поднятому Худяковым, и ушел от инженера, лишь когда пузатый графин опустел, не пригубив из него ни капли, хотя очень хотелось, и жажда была, и все смутное в нем тяжело зависло, словно черная туча над цыганским урдэном, увлекаемая ветром в одну с ним сторону.
– Ну до встречи!
– Через семь лет? – пошутил цыган.
– Даст бог пораньше!
– Золота в судьбе. Все дороги с песней!
Драго нанял извозчика, а когда тот остановился у «Разгуляя», сунул ему еще пару серебром сверх условленного и сказал:
– Вези, куда знаешь. Только чтоб дорога была получше.
Они ехали мимо домов, заборов, иногда обгоняя фигуры людей, бредущих куда-то – со своими судьбами, и Драго, завороженный иллюзией того, что жизнь, как картинка, скользит с ним рядом, его не касаясь, такая случайная и мимолетная, переживал ощущение суровое и приятно грустное. Из ночной темноты перед ним возникали то богатый особняк, то заросший палисадник, то перекресток, то фонарный столб, то длинный склад, или крытый арсенал, или черное окошко с горящей свечой и неясным силуэтом; двухэтажные коробки рабочих общежитий, темные деревья, ломаная крыша, слепая стена, сгоревший остов бревенчатой избы, сонный будочник под тусклым фонарем; опять – дома, заборы, повороты, темные деревья – то выше, то ниже, ближе и дальше, как фасады строений, высокий колодец, утонувший в тишине; все – чередуясь. Улицы тянулись – одни прямые, как стволы пушек, а другие кривые, как ушная раковина.
– Давай к реке, – бросил цыган, и повозка завернула по направлению к мощеной набережной.
Вот и река.
– Останови.
Не вылезая, Драго долго смотрел, как течет вода, как ничего в ней не отражается, кроме выстуженной темноты полуночного неба без месяца и звезд. На той стороне – заводские трубы. Заводы спят. Пробежала собака. Черная вода. Цыган перекрестился и сказал:
– Трогай. В «Разгуляй».
Дальше он ехал, позабыв, что он едет. Со стороны могло показаться, что цыган о чем-то напряженно размышляет, погруженный в себя, но он, напротив, ни о чем не размышлял, дорожная тряска не раздражала, вид из окошка больше не привлекал. Он расслабился так, что спал наяву. Из этого транса его вывел извозчик:
– Прибыли, парень.
Драго расплатился.
Яркая луна. Ее раньше не было, но появилась.
Экипаж застучал по брусчатке прочь, а цыган стоял и смотрел на луну, ловил ее свет. На стенах домов лежали четкие черные тени. В кроне груши заметен был каждый плод.
Зал был заполнен, но Антощ сидел за столиком один, даже без Хазы. Он пощелкивал ногтем по деревянной кружке. Драго опустился на стул напротив. Выдра на это не произнес ни слова, но было понятно: он его ждал, и не просто так, а ждал для чего-то, но пока выжидал, как будто готовил. Или готовился. Впрочем, Драго совсем не был склонен играть в кошки-мышки. Он сказал прямо:
– След открылся. Кирилешти ушли по Осташенке к границе. Полторы недели назад. Или я не цыган, или мы их догоним!
– Это хорошо, – салахор наклонил опустевшую кружку и, убедившись, что в ней нет ни глоточка, перевернул ее кверху дном.
– Хаза у себя?
Антощ наставил на Драго палец и произнес едва ли не с угрозой:
– Ты сам это спросил.
– Да что такое!
– Хаза не вернется, – отрубил Выдра. – Я отдал ее в монастырь.
– Чего? Чего? – у Драго как будто вынули что-то из живота. – Что ты говоришь?
Выдра обреченно кивал головой.
– А она хотела?!
– Я сам не хотел.
Несколько секунд цыгане смотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, враги они или нет. Драго решил первым:
– Расскажи мне все.
Выдра потер ладонью бедро:
– Я думал, все будет совсем не так. Думал, они откажут – цыганка все же… Но не сбылось. Или сбылось. Один Господь знает, что хорошо, а что плохо. Я так уже пробовал в Карачурте. Тебя с нами не было. Хазу не взяли. Мы были бедны. Но на этот раз у меня были деньги – те, что ты мне дал, морэ. Я их не пропил. Золото убеждает. Старшая матушка у них согласилась. Монашки о ней позаботятся, я знаю. Они скроют от всех, что она цыганка. Все обернется.
– Но зачем? Я не понял. – Драго облизнул губы. – Ты же сам не хотел! Через месяц мы были бы уже в Буковине, а туда Указ не достанет. Неужели в монастыре Хазе будет лучше, чем с нами? с тобой? Почему ты так сделал?
– Я? – Выдра приставил к лицу ладони и начал с усилием его разминать. Это длилось недолго, но, когда он закончил, черты лица, до этого стиснутые, словно кулак, теперь показывали открытую ладонь.
– Я не хотел говорить тебе, морэ, – произнес Выдра, и стало ясно – сейчас он все скажет. Его отпустило.
Драго ощутил во рту неприятный металлический привкус. Он сглотнул.
Антощ грустно улыбнулся:
– Хазе отныне ничего не грозит. Она в надежных руках. Надежней моих. А с ней порядок – со мной порядок.
– Ну гибель! Хватит! Говори яснее.
– Зачем?
Драго зло развернулся. Его огненный взгляд пронесся по лицам сидевших в зале. Один стоял.
«Поганый гаже!!! Мать твою копытом!»
– Не обижайся, – сказал салахор. – Дров наломаешь.
А между тем за ними следили: серая штора в дверном проеме, ведущем на кухню, была отдернута ровно настолько, чтобы человек, стоящий за ней, мог свободно видеть цыганский столик. Владельцы заведений, подобных «Разгуляю», обычно состояли в негласном контакте с полицейским сыском, Марина – тоже, но в этот раз она шпионила для себя. С самого начала эти цыгане вызвали у нее особый интерес – настолько навязчивый, что брала досада. Откуда? Кто? Оба в дорогих шелковых рубашках с набивным рисунком, ворот распахнут, глаза горят, черные кудри…
Был еще