в урдэне твоем уеду, барышничать стану и песни петь». Еще по буль-буль, повода развели[102], прихожу к нему утром: «Михал Иваныч! Вот вам кнут, вот – седло». Он: «Зачем?» – «Ну как же! Ну что же! Мы же меняться вчера решили!» – «Ничего не помню! И ты про это лучше забудь. А чтобы быстрее у тебя забылось, знаю я одно верное средство!» Сказал и подарил мне целую бочку виноградного вина! Клянусь конями! И в табор потом в собственной коляске меня отправил, потому что шел дождь и он беспокоился, как бы я в такой дождь не промок и не простудился. Вот как ценил!
– Ну еще бы! Ведь ты же главный цыган на свете! – Хаза находилась в состоянии радости, простой и честной, а Выдра, про которого и думать забыли, лежавший сзади, почти не слушая, с головой, раздираемой тяжелым похмельем, внезапно вмешался в это состояние, словно коршун в лебединую стаю:
– Это кто сказал – «главный цыган»?
– Я сказал, – Драго обернулся – молодой и сильный, не догадавшись, что Антощ с ним говорит серьезно, почти зловеще, а Хаза догадалась и подсказала:
– Он пошутил.
– Да, я шутил, – признался Драго без задней мысли, но Антощ выдал – делая паузы, от которых у Хазы пересохло во рту:
– Значит, он… самый главный… цыган на свете, а я… самый неглавный?! Чего молчишь? – Выдра грозно приподнялся на локте. Глаза у него застыли, а на шее нервно забилась жилка. – Я вам не нужен, – произнес он глухо. – Зачем я вам? Я вам не нужен… – Внезапно голос его окреп. – Разве я не прав?!
Антощ выпрямил туловище, взгляд заострился.
– Чепуху городишь, – отрезал Драго.
Выдра злорадно оскалил зубы. Невидимое белое пламя злобы горячо плясало в его ладонях, а он, видимо, только того и хотел, чтоб расшевелить в себе эту злобу и стать готовым на все, а потом, совершив, пострадать еще больше, БОЛЬШЕ! Иначе совсем уже полный мрак.
Драго собрался, как перед дракой, но в этот момент салахор потянулся далеко назад, где в плетеной корзине оставалась недопитая бутылка браги. Чпокнула пробка, грубо вырезанная из капустной кочерыжки. Антощ жадно присосался к горлышку, но вся его поза исполнилась предвкушением какого-то затаенного грядущего торжества, глаза сверкали. «Убьет он меня, – вновь подумалось Драго. – Сейчас, наверно, уже решает, как это сделать: ночью, зарезать… Крыша поехала. Пора нам расходиться. Вот только Хаза… Я позову, да она пойдет ли?» Он вопросительно посмотрел на цыганку, но она, как будто прочитав его мысли, сделалась вдруг серьезной-пресерьезной, почти что мрачной, обернулась к брату, взяла его черную большую ладонь и стала гладить своей ладонью. Она хотела погасить его боль, но салахор, нисколько не смягчившись, оставался к женской нежности таким же равнодушным, как к выкрикам бойких уличных торговцев.
«Зачем он ей? – тяготился Драго. – Ну брат и брат, разбей его солнце…» Ему пришло в голову, что он хоть сегодня может их бросить на произвол судьбы. Точнее, его. А ее – не может!
«Неужели я так от тебя завишу?» – удивился Драго.
Хаза сидела оцепеневшая. Радость улетучилась. Что осталось? Все ежедневное и преследующее, все неотрывное. Ей вдруг захотелось остаться одной – хоть ненадолго, вздохнуть, сбежать, освободиться из той трясины, в которой они погрязли все трое.
Бричка подъехала к новой церкви. Здесь попрошаек было больше, чем у старой. Кто сидя, кто лежа, уставшие маяться, они горемыкали, как им положено, пугая и совестя ухоженных дамочек страждущим видом. Кривая старуха крестила прохожих и благословляла измызганною скороговоркой. Сосед ее спал, совершенно безразличный к тому, кинут ли хоть что-то в его фуражку. Третий поднял на приезжих глаза, но ничего не сказал, а только почесал затылок обрубленной по локоть нелепой культей, похожей на щупальце, делая это так легко и свободно, словно настоящей рукой. Вместо ног у него торчали такие же обрубки.
За следующим поворотом Драго натянул вожжи и обратился к парню в дверях жестяной лавки:
– Друг, не подскажешь, как проехать в «Терем»? Я что-то попутал.
Гаже ответил:
– А «Терем» закрылся.
– Когда?
– Весной. Там теперь «Разгуляй»!
– Это что такое?
– А то же самое. Только вывеска другая, – сказал гаже и с явной охотой, подробно и просвещенно, то бишь вовсю используя ученые термины вроде «параллельно» и «перпендикулярно», объяснил цыганам, как туда добраться, однако те, заплутав в мудреной геометрии городских закоулков, сбились с указанного пути, и им пришлось вторично спрашивать дорогу на стоянке извозчиков, бородатых и шумных, подпоясанных вверху живота, как солдаты. Пока Антощ общался с этим разновозрастным и профессионально хамоватым народом, Драго с сожалением оглядел неказистых измученных лошаденок, запряженных по одной или парами в раздолбанные колымаги.
– А хозяйку как зовут? – спросил на прощание у извозчика Выдра.
– Марина Александровна.
– Ну бывайте! – Драго попрощался машинальной улыбкой. – Золота в судьбе, все дороги с песней!
«Разгуляй» представлял недешевое заведение, удачно сочетающее гостиницу и кабак с хорошей кухней. Надпись над стойкой предупреждала: «Кредитъ портитъ отношения».
– Деньги вперед! – решительно потребовала крутобокая хозяйка.
– Это как пожелаете… Марина Александровна, – ответствовал Драго с игривой кротостью.
Хозяйка заинтересованно подняла кверху бровь:
– Откуда тебе известно, как меня зовут?
– Ангел пошептал, – Драго хищно улыбнулся, но, вопреки всякой логике, Марина с первого взгляда почувствовала к нему простую человеческую симпатию, словно ей стало достоверно известно, что этот цыган – хороший человек. И все-таки, даже несмотря на это, известное высокомерие сметливого ума вынудило ее высказаться с привычной долей иронии:
– А ты, цыган, я вижу, не промах башку дурить. Не на ту напал!
– А я не нападал!
– Ладно, – Марина смягчилась, улыбнувшись в ответ, и Драго заразительно обрадовался тому, что нашел к ней ключик; он, честно говоря, не думал, что это удастся ему так скоро.
Хозяйка была женщина за тридцать, статная и крепкая, кровь с молоком. Взгляд – настолько властный, словно Марине принадлежал не один «Разгуляй», а целый город. Так себя обычно держат деловые и гордые вдовы богатых купцов. Лишь только голос – неожиданно звонкий, на верхах писклявый – выделялся из этого мощного образа:
– А тебя самого как звать?
– Алеша, – ответил Драго.
Он расплатился за всех троих. Салахоры заняли лавку в центре. Их уже спрашивала, что они будут, щуплая девка в коричневом фартуке. Драго вышел. Бричка стояла, мешая проезду, и кое-кто уже был недоволен. Цыган растопил недовольство извозчика самым радушным, но и важным видом, стронулся с места и отвел экипаж на конюшню – она примыкала к «Разгуляю» сзади; ворота находились на соседней улице. Воспользоваться ею могли только те, кто остановился в «Разгуляе» с ночлегом, или какие-то особые гости. За двором и