В ДОМЕ БЫЛ МИР, В МИРЕ — ПОКОЙ
© Перевод А. Кистяковский
В доме был мир, в мире — покой.Читатель стал книгой, а летняя ночь
Стала словно бы содержанием книги.В доме был мир, в мире — покой.
Содержание рождалось как бы не книгой,Хотя читатель склонялся над нею,
Хотел склоняться, хотел быСтать мудрецом, для которого книга
Содержит истину, а ночь — мысль.Мир был покоен — так было надо.
Покой углублял содержание книги,Усиливал мысль, и в доме был мир.
Истина в исполненном спокойствия мире,Где нет иного содержания, — это
И летняя ночь, и дом, и покой,И читатель, склоненный над книгой.
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ СЕЙЧАС ПОГИБАЮТ
© Перевод В. Британишский
Господь и ангелы поют, чтоб мир уснул.Огромная луна горит над горизонтом,
И стали вновь слышны сверчки в траве. ЛунаВновь разжигает потухшие воспоминанья.
Он лежит в постели, а вечер ночной дует в окно.Колокола звонят и звонят. Это не сон. Это желанье,
Да, конечно, желанье… неудержимое,Пробудившее в полночь, приподнявшее на постели,
Приковав его взгляд к подушке, черной, как траур,В этой трагической комнате… желанье отчаянное,
Как самый сильный инстинкт. Желанье чего?Он сам не может понять, мучительно думая.
Но жизнь понимает, она выполняет желанье,Пристально вглядываясь в голову на подушке,
Более яркую, чем лик Христа на платкеСвятой Вероники, эту говорящую голову,
Ведающую последние истины, лишенную тела,С губами, распухшими от мятежных, мучительных криков,
Голову одного из людей, которые сейчас погибают,Прилегшую на подушке, чтоб здесь отдохнуть и высказать,Высказать наконец, слог за слогом, слово за словом,То, что погибший высказал только делом.
Господь и ангелы, это было желанье того,Чья голова лежит здесь. Ради этого он погиб.
О демагоги, продажные, платные люди,Видите мученика, и губы его в крови!
Смерть его — это вера его, хоть смерть — это камень.Он любил эту землю, он имел, за что умереть.
Ветер ночной веет над спящим, которыйПристально вслушивается в слова, что вещает жизнь.
РИТМЫ ВОЙНЫ
© Перевод В. Британишский
I
Лишь в этот вечер я снова увидел на горизонтеЭту вечернюю звезду, в начале зимы, звезду,Которая весной воцарится в западной части неба,Снова… как будто вернулась, как если бы жизнь вернулась,Не молодостью сына и дочери, не местностью, напомнившей молодость,Но как если бы вечер застал меня вдруг самого,Молодого, быстро идущего, в моем собственном настоящем.
II
Это было как внезапное время в мире без времени,Этот мир, это место, эта улица, где я находилсяБез времени: ведь то, чего нет, не имеет времени,Не имеет ничего, кроме «было», кроме немойнеподвижностиПеред лицом этих армий, армий без музыки,Без барабанов и труб, командиры безмолвны, оружиеБрошено и лежит на земле, полный разгром.
III
Что было делать звезде в этом мире, освещенном его,В пустых небесах над Англией и над ФранциейИ над немецкими лагерями? Звезда светилась отдельно,И все-таки именно это поможет держаться — этотОтдельный от нашего прошлого и отдельныйОт нашего будущего, этот вечно живущий,Вечно движущийся и дышащий, вечный огонь,
IV
Как настоящее, но завершенное и разрешившееся,Не символ, но то, что символом обозначается,Нечто живое в небе, неизменное, несмотря на то чтоНебо меняется. Лишь в этот вечер я сноваУвидел ее, в начале зимы, и снова я шел, бежал,Снова я жил, был, снова свободно вздохнул,Воспрянул снова и вспыхнул снова, время вспыхнуло снова.
ДЖОН КРОУ РЭНСОМ
ГОЛУБЫЕ ДЕВУШКИ
© Перевод П. Грушко
Среди лужаек, в юбках голубых,Под башнями в колледже вашем строгом, —Вольно вам верить дряхлым педагогам,Брюзжанью их.
Повязкой белой волосы убрав,Не думайте о днях в их беглой смене,Подобно птицам голубым, чье пеньеНе молкнет среди трав.
Цветите, голубейте в добрый час,Но я — кричать хочу, забыв приличья:Как мимолетна красота девичья,Никто ее не спас!..
Есть женщина — ей холодно и в пледе,А речь ее отрывиста и зла,И глаз голубизну застлала мгла,А ведь еще недавно эта ледиКрасивее любой из вас была.
СТАРЫЙ ОСОБНЯК
© Перевод П. Грушко
Словно лазутчик, тая́ под невинною минойВзгляд чужака, я брел, любуясь тайкомСтарым домом, царящим над далью туманной,Воздух его застойный дразня табаком.
Здесь древность, после тошнотных шато над Луарой,Светилась по-новому: это была красотаНе для дошлого доки, чьей эрудицией серойВоспитанная публика по горло сыта.
Здесь было одно из южных поместий: вдоль склоновНи аркад, ни башен, ни строгих защитных валов,Достаток (но голуби вместо ленивых павлинов),Обряды мрачные (вместо пышных балов).
И вправду, наверное, здесь же, в поместье,Были надгробья, сюда катафалк привозилЗдешних усопших. Казалось, ты на погосте,Если б не жимолость, вьющаяся между стропил.
Надежность сквозила в прямизне его линий,То скрытых деревьями, то проступавших вблизи,Цвет кирпича был цветом долгих агоний.Его недреманное сердце за зелеными жалюзи
Взывало: хотя я давно уже необитаем, —Моим будуарам, удобным для человеческих чад,Грешно пустовать, пугая прохожих застоем,Войди, человек, обнови мой старый уклад…
И с безрассудством того, кому судьба улыбалась,Я бронзовым молотком попросил у дверейВпустить меня и — как подаянье, как милость —Дать каплю мудрости из его замшелых ларей.
Напрасно. Безмолвие отозвалось печальнымБиением сердца, но разве холодный отказСмирит археолога в его блужданьях по штольням,Где даже тупик не отнимет надежды на лаз?
«Старая леди больна», — сказал мне худущий,Закутанный, хмурый привратник, схожий, как брат,С кривою служанкой и садовницей тощей,Просившей покинуть господский готический сад.
Старое зданье неотвратимо ветшало. ЩебенкаГазон погребет, как листва, на веки веков,И летописца не встретит ни госпожа, ни служанка,И антиквар не потрогает выщербленных черепков.
И я о себе подумал, увидев, как нежноПерышком ветхим в истому полдня дымокВьется из трубки, — и, вздрогнув, вышел отважноВ мир, не менее зыбкий, чем этот мирок.
КОНРАД В СУМЕРКАХ
© Перевод П. Грушко
Конрад, Конрад, что ж ты, старина,По сырому саду бродишь дотемна?Трешь напропалую озябшие колени,Словно хочешь отогреть вешнее виденье —Лес Арденнский в памяти пробудить от сна.
В старческом загривке невралгия ноет,Булькает насосом Конрадова грудь,По щиколотку ноги в листве и перегное —Конрад, Конрад, об астме не забудь!
Толстые стены выведены ровно,Не поленья у него в очаге, а бревна;Теплые шлепанцы, трубка с табаком,Поджаренные хлебцы, масло, вдосталь чая.Жаль, спина у Конрада не совсем прямая,И глумится осень над бедным стариком.
Осень в наших краях — до чего пустынна!Не сыскать на земле ничего бедней(Даже под землею, где вода и глина):Как ботва намокшая, цвет у этих дней,Что, дымя в камине, не согреет дома,Как тряпье, истлевшее на сыром ветру;Лица у людей — как блеклая солома,Мокшая под ливнем, превшая в жару.
АНТИЧНАЯ ЖАТВА