— Случалось. А вы знаете, каково это, когда падаешь? Я не говорю про «штопор» — это просто мясорубка, в которой и понять-то толком ничего не успеешь. Хотя некоторые лётчики преодолевали и это — я просто уверен, что попади они после этого в огненную гиену, так вместо криков мольбы, открыто рассмеялись бы в рожи чертям! — Рыжов помолчал. — По-настоящему кровь стынет в жилах, когда просто несёшься к земле. Дух захватывает, а сознание почему-то до последнего не верит, что всё взаправду. Хм… Даже жутко вспоминать.
— Тогда, может, не стоит? — прошептала Женя.
— В этом случае, боюсь, вам меня не понять. Так или иначе, называйте это как хотите, — чувство солидарности, долг, необходимость, — но нельзя покидать гибнущий самолет, если тот несётся на людей. Просто нельзя и всё тут. Даже если понимаешь, что не можешь ничего поделать. Это крест любого пилота, и каждый из нас несёт его по жизни, в душе понимая, что рано или поздно, но это всё же случится. И как раз конечный исход будет зависеть, в первую очередь, от того, какое решение примем мы сами.
Женя кивнула.
— Я понимаю. Но ведь есть ещё одно «но».
Рыжов молча кивнул — он слушает.
Женя облизала пересохшие губы.
— Хорошо, я согласна, что самолётом управляет некий сибионит — в душе он по-прежнему человек, однако остальным движет лишь чувство долга. Но как же быть с сокровенным? Ведь у каждого лётчика есть дом, семья, дети. Разве он вправе принять смерть, когда внизу, на земле, его ждут после каждого очередного взлёта?! Разве может он просто так сидеть и наблюдать за приближением конца, когда имеет все шансы спастись? Почему он должен нести в собственный дом горе, пытаясь спасти кого-то ещё? Ведь, по сути, он даже не в силах этого сделать. Если есть ответы и на эти вопросы, то я хотела бы услышать и их.
Рыжов долго молчал, потирая подбородок. Потом нехотя проговорил:
— Да, это непростой выбор. В последний момент каждый принимает своё собственное решение: жизнь или смерть — и этим всё сказано. Скажите, вот вы бы смогли нормально жить, если бы оказались повинны в смерти сотни людей?
Женя пожала плечами.
— Я… Я не знаю. Я просто не могу себе это представить.
— Вот видите. Да, вы будете жить и дальше, но вот только с чем? Не знаю. Повторюсь, это крест. Тут можно просто предполагать, чем мы сейчас и занимаемся, а вот располагать будет наверняка кто-то другой, — Рыжов улыбнулся. — Что ж, за сим позвольте раскланяться. Простите, если не дал ответов на все интересующие вас вопросы. Так или иначе, у нас будет ещё время, чтобы досконально всё обсудить. Если, конечно, вы того пожелаете.
Женя собиралась что-нибудь ответить, но отчего-то снова не смогла найти слов.
Рыжов аккуратно притворил за собой дверь, оставив очередную щель.
На миг Жене показалось, что от окна к двери промелькнуло что-то стремительное!
«Харизма?..»
Некая тень или полуночный сквозняк. Женя попыталась припомнить, выглядывало ли хоть что-нибудь во время разговора из-за полы комбинезона Рыжова. Мысли путались в голове. Думать вообще не хотелось, и Женя не стала. Она просто пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, однако не могла расслышать даже шагов удаляющегося Рыжова — тот будто растворился.
Аверин битый час пытался заснуть. Не получалось. Поначалу мешал обслуживающий персонал гостиницы, что шуршал по коридорам и лестницам. Потом кто-то неказистый принялся басить во дворе, раздавая приказы направо и налево. К нему тут же прибавился рокот расположенного неподалёку стартового комплекса. Затем небо озарила яркая вспышка — оранжевый болид натужно вознёсся над поверхностью земли, немного призадумался, после чего резко скакнул в стратосферу, оставив после себя возмущённое небо и бордовые всполохи. Рёв постепенно затих в космическом холоде. Небо почернело, открыв глаз одинокой Луны. Блямба навязчивого спутника повисла в центре окна, ехидно ухмыляясь далёкими хребтами.
Аверин выругался. Откинул простыню. Поднялся.
Было прохладно. В ночное время номера гостиницы отапливали в полсилы — того требовал особый режим. Естественно, под одеялом свежесть никак не ощущалась, но вне кровати она заявляла о себе в полной мере. Вот и сейчас колючая среда скакнула с пола на пятку, повисла на колене и ринулась вверх, стремительно растекаясь по всему телу.
Аверин поморщился. Потянул руку к журнальному столику. Что-то зацепил.
«Будильник».
И впрямь он — повалился на пол, издав противный писк. Аверин снова выругался. Наклонился. Принялся шарить по полу руками. Ничего. Будильник словно растворился.
«А что если это и не будильник вовсе? Противный писк мог принадлежать кому или чему угодно».
Из-под кровати дохнуло холодом.
Аверин резко выпрямился, понимая, что снова началось. Именно тогда, в детстве, он увидел Их впервые в жизни. Как и почему — непонятно.
«Наверное, потому что нас стало трое…»
Какое-то время они пробирались по туннелю буквально на ощупь. Паника превратилась в подвижного спрута, что лихо обвил щупальцами сознание каждого из ребят, в попытке утянуть вслед за собой, в тёмную неизвестность. Под ногами противно хлюпало. С низкого потолка капало. У стен что-то шуршало — может обычные оползни, а может и не обычные… И как только они держались — особенно Тимка? Непонятно.
Девочка изредка всхлипывала, но не на показ, а потому что и впрямь было страшно.
Колька шагал впереди. Изредка он останавливался и, как казалось самому Яське, к чему-то прислушивался. Пару раз Яська даже замер на пару с другом, попытался вслушаться в царящую кругом вакханалию, но так ничего и не услышал — лишь опостылевшие шлепки и непонятный звуковой сумбур, что нёсся из стен. Однако Колька явно выслушивал что-то ещё. Обдумывал и продолжал шагать вперёд.
Яська старался не выдать той самой спрутообразной паники, что оплела каждый нерв. Но получалось как-то не очень: ноги сделались ватными, а тело неповоротливым. К тому же и стены напирали, словно жернова: то с одной стороны по плечу чиркнет, то с другой. Занятый борьбой с собственным телом, Яська то и дело натыкался на Тимкину спину. От девочки, несмотря на сырость, по-прежнему пахло детством. Детством, которое вот-вот закончится, как и всё вокруг.
Затем возник тот самый ледяной сквозняк. Сразу же замаячила призрачная надежда: не замурованы! А ведь поначалу и впрямь казалось, что всё — конец.
На сей раз первой замерла Тимка. Яська уткнулся в её затылок и принялся чесать отбитый нос.
— Ты чего? — спросил он.
Тимка обернулась — она была бледнее смерти. Это настолько поразило Яську, отчего он даже не сразу сообразил, что под сводами пещеры сделалось ощутимо светлее: проступили контуры неровных стен, а над головой навис низкий потолок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});