Так-то оно так, но тем не менее без господина Бланшара, без этого наперсника, которого поставил у него на пути услужливый случай, Филипп ничего сделать не может; глубже, чем когда бы то ни было, он погрузится во тьму подозрений, обступивших его со всех сторон. Что же делать? И чего делать не надо?
Филипп застыл неподвижно на этом перекрестке сомнений.
Наконец он решил предоставить все Провидению.
– Идите же! – со вздохом сказал он господину Бланшару.– Идите, Гарун-аль-Рашид, не желающий иметь подле себя Джаффара![85]
– В добрый час!
– И пусть вас сопровождают мои благие пожелания!
– Спасибо!
Господин Бланшар начал было готовиться к спуску.
– Еще одно слово! – сказал Филипп Бейль.
– Последнее?
– Последнее.
– Хорошо, только побыстрее.
– Так вот: у меня есть предчувствие, что вы увидите весьма странные вещи.
– На это я и рассчитываю.
– И, быть может, важные вещи.
– Кто знает?
– Дайте же мне честное слово порядочного человека, что, каково бы ни было это зрелище, вы никому не расскажете о нем, прежде чем не расскажете мне.
– Это более чем справедливо.
– Так вы даете слово, господин Бланшар?
– Даю,– отвечал тот, пораженный и настойчивостью Филиппа, и тоном, каким он произнес последние слова.
Мужчины обменялись рукопожатием.
– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросил г-н Бланшар.
– Да, все.
– Так до свидания, дорогой господин Бейль.
– До свидания! Желаю удачи!
Господин Бланшар, используя углубления в стене, вскарабкался наверх и исчез.
Филипп Бейль еще некоторое время оставался на бульваре Инвалидов, прислушиваясь, но не улавливая ни единого звука, вглядываясь в темноту, но видя лишь тени деревьев, очерченные колеблющимися лучами света газовых фонарей.
XXV МУЖ И ЖЕНА
Вернувшись домой, Филипп Бейль первым делом позвал своего камердинера Жана и дал ему распоряжения, которые привели слугу в глубокое замешательство.
Амелия еще не возвращалась.
Филипп слышал, как поочередно пробило сперва одиннадцать часов, потом четверть двенадцатого, потом половину двенадцатого.
В половине двенадцатого Жан тихонько приоткрыл дверь гостиной, где Филипп Бейль прохаживался в волнении, которого он уже и не думал скрывать.
– Ах, это вы, Жан! – сказал он, не прерывая ходьбы.
– Да, сударь.
– Вы сделали то, что я приказал?
– Да, сударь.
– Отлично. Держитесь поблизости: я вам позвоню.
В то же мгновение во дворе раздался стук колес, и через две минуты Амелия оказалась лицом к лицу с Филиппом.
Она встретила его чересчур ласково, бросилась к нему чересчур поспешно – так всегда делают женщины, когда их отсутствие было хоть немного подозрительным.
Но ее ласки наткнулись на холодность Филиппа.
Он мягко отстранил ее и, стараясь, чтобы голос его звучал твердо, спросил:
– Откуда вы, Амелия?
И хотя вопрос этот был вполне законным и вполне естественным, Амелия почувствовала, что она погибла.
Она с ужасом посмотрела на Филиппа.
Филипп повторил вопрос.
– Друг мой,– пролепетала Амелия,– я вернулась от…
– Не лгите,– холодно произнес он.
– Филипп!
– Вы возвращаетесь с бульвара Инвалидов.
Амелия упала на диван.
– Я тоже вернулся оттуда,– прибавил Филипп.
– Так вы следили за мной? – пробормотала Амелия.
– Да, я совершил эту бестактность.
Она опустила голову и, казалось, ждала своего приговора.
Филипп первым нарушил молчание.
– Амелия! – заговорил он.– Объясните мне причины этого путешествия на окраину Парижа.
– Увы! Эта тайна принадлежит не мне!
– Вы совершили ошибку, взяв на себя обязанность, нарушающую ваш супружеский долг. Но муж имеет право освободить жену от подобных клятв. Говорите, я требую!
Амелия молчала.
– Вы были в некоем месте, где ваше появление более чем странно. Вы были в окружении тех женщин, одно имя которых позорно и в обществе которых я никогда не должен был бы вас видеть. На сей раз вы уже не сможете сказать, что этот допрос безрассуден, как заявили это на днях. Я взвесил все обстоятельства и понял: мой долг заключается в том, чтобы потребовать от вас правды.
– Повторяю вам, Филипп: это тайна не моя.
Лицо Филиппа исказилось от горя. Амелия это заметила.
– Филипп,– продолжала она с бесконечной нежностью,– не может быть, чтобы вы не доверяли мне полностью и всецело. Вы знаете, как я люблю вас; во имя этой любви, которая есть и будет счастьем всей моей жизни, умоляю вас не настаивать. Вы не можете сомневаться в моей порядочности; удовольствуйтесь этим.
– То, что таится в непроницаемом для меня уголке вашего сердца, разрушает мое спокойствие и равным образом оскорбляет мою законную гордость.
– Да, именно вашу гордость,– прошептала она.
– Нашу гордость, Амелия… Я – ваш единственный защитник, ваш советчик в любых обстоятельствах, ваш руководитель, который несет за вас всю ответственность. Каковы бы ни были обязательства, которые вы взяли на себя, моя власть над вами выше; на мое сердце, которое сохранит вашу тайну, вы можете смотреть как на убежище вашей совести.
– Еще раз говорю вам, Филипп: ваша честь не затронута ни в малейшей степени.
– Этого я не знаю.
– Но поверьте же мне!
– Доверие по свойству моего характера возникает только на основе полнейшей уверенности.
– Это жестокие слова!
– Они не так жестоки, как ваши колебания.
– Я дочь графини д'Энгранд, я ваша жена. И ваше имя я всегда буду носить достойно.
– Да, вы дочь графини д'Энгранд. Но коль скоро вы не принадлежите мне всецело, вы не будете принадлежать мне совсем!
– О, Филипп!
– Ваше стремление к независимости ставит меня в положение, смириться с которым я не могу. Сильный муж делает жену всеми уважаемой. И я должен быть сильным. Я хочу знать все, Амелия.
– Даже ценой чудовищного предательства?
– Вы никого не предадите, если доверите мне тайну, которая по праву принадлежит мне; скрывая же от меня эту тайну, вы предаете ваши супружеские клятвы.
– А моя совесть?
– Она должна быть лишь отражением моей совести.
– О Боже мой! – вскричала Амелия в ужасе, который вызвали у нее эти энергичные доводы,– она видела, что они побеждают ее на каждом шагу.
– Что же вы мне скажете? – после минутного молчания спросил Филипп, садясь подле нее.
Амелия подняла глаза и посмотрела на него.