Внутри ограды, где движение было особенно оживленным, платья задевали цветы, под деревьями мелькали шляпки. Войдя в одну из дверей ограды и пройдя более или менее извилистый путь в зависимости от того, в которую из дверей она вошла, каждая из этих женщин входила в ту самую оранжерею, о которой уже было упомянуто в предыдущих главах.
Эта оранжерея представляла собой некое подобие закрытой террасы, через которую проходили в зал заседаний ордена женщин-масонок.
В глубине боскета находилась дверь, весьма искусно скрытая проволочной сеткой, увитой ползучими растениями. Оттуда по лестнице спускались в огромный сводчатый зал, устроенный почти так же, как зрительный зал в театре, и убранный с причудливой, символической роскошью.
Вот что здесь происходило.
Более восьмидесяти женщин уже разместилось на скамьях амфитеатра. Но заседание, или, употребляя масонское слово, Ложа, еще не было открыто.
Женщины могли свободно прохаживаться и разговаривать друг с другом вполголоса.
Это было таинственное действо, устроенное с целью произвести впечатление.
В убранстве залы не было ничего, принципиально отличающего ее от Ложи Адонирамитов.
Зала была выкрашена темно-красной краской. Ее правая сторона называлась Африкой. Левая – Америкой, сторона, в которой находилась дверь,– Европой, противоположная сторона – Азией. Азия – колыбель франкмасонства, поэтому здесь под красным балдахином с золотой бахромой был воздвигнут трон, который поддерживали витые колонки и на котором должна была восседать Великий Магистр Ордена.
Перед троном находился алтарь, украшенный четырьмя нарисованными на нем фигурами, под которыми стояли их имена: Истина, Свобода, Вера и Рвение.
Пять расположенных полукругом треножников пылали возле этих фигур.
На алтаре виднелся небольшой желоб, в который была погружена серебряная лопатка.
На потолке была изображена широкая радуга.
Огромное количество надписей и аллегорий испещряло стены этого помещения, освещенного находившимися на некотором расстоянии друг от друга лампами, которые заливали зал слабым светом.
В этой полутьме двигалась толпа женщин, чьи платья, лица, голоса и манеры являли собой разительный контраст. Но все эти женщины, казалось, были в добром согласии и питали друг к другу взаимное уважение. Было здесь и несколько иностранок, в частности одна шведка, бывшая в Париже проездом. Несколько знатных дам покинули свои дворцы и проехали через всю Францию, чтобы присутствовать на посвящении Амелии; это были те самые дамы, которых мы видели в соборе св. Магдалины в тот день, когда Амелия венчалась с Филиппом.
Многие члены ассамблеи вербовались на большой парижской сцене, а кое-кто и за ее кулисами. Тщетно искал бы посторонний наблюдатель такое сословие, которое не имело бы здесь своей представительницы. Все силы ордена женщин франкмасонок собрались здесь в полном составе: силы гостиных и силы улиц, силы явные и силы тайные. В определенный момент по условному знаку эти силы приводились в действие, и вся эта прелесть, весь ум, все изящество, все связи, все добродетели, все хитрости, все богатства действовали с точностью механизма; в этих случаях все они трудились ради той или иной общей цели, одержимые желанием оправдать свой девиз: «Все за одну, одна за всех».
Именно здесь нужно было бы искать ключ и столь многим загадкам; секрет множества репутаций, тайное приобретение состояний, а также источник столь щедро раздаваемой милостыни. Сколько происшествий, объясняемых волею случая, сколько событий, принимаемых за волю небес, могли бы по праву приписать своей власти женщины-масонки!
Вот они все! Это они опутали цепью все общество, красивые и уродливые, безвестные и знаменитые – торговки подержанными вещами, в чьих счетных книгах содержатся сведения о всех внезапно появившихся крупных состояниях и о всех внезапно разорившихся домашних очагах; учительницы, дающие частные уроки, имеющие доступ в семьи и знающие день свадьбы и размеры приданого, расспрашивающие о том о сем наследниц и при необходимости составляющие вопросы и ответы; падкие на завещания экономки; жены журналистов, оттачивающие перья, а также и мысли своих мужей, первыми узнающие новости, а порой и первыми их раздувающие; девицы, обслуживающие буфетные стойки,– девицы, которые одним ухом выслушивают мадригалы, а другим улавливают слухи, интересные для их ассоциации; работницы, для которых не существует тайн в мастерских и в предместьях; наконец – целый мир, мир огромный, смелый и сплоченный!
Вот они все! Некоторые из них заслуживают того, чтобы мы набросали их портреты, то ли в силу их особого положения, то ли из-за тех услуг, которые они оказали, или из-за тех услуг, которые были оказаны им. Небывалый, необычайный характер этих услуг лучше, нежели голословное утверждение, покажет нам размах и разнообразие деятельности Ордена женщин-масонок. Это перегонный куб, в котором клокочут драмы и комедии и который автор сейчас перевернет с расточительностью человека, который имеет больше, чем тратит, и молчит больше, чем рассказывает. В этом музее, где собраны картины всех школ и всех жанров, случается так, что гротескное порой соприкасается со страшным, что наивные личики соседствуют с тонкими лицами; и если здесь пробиваются наружу кричащие тона, то пусть вспомнит читатель, что происходит все это на необычном холсте. Читатель будет не так уж удивлен странностью некоторых монографий, если вспомнит, что большинство этих натур несет на себе общее иго, что жизнь этих женщин не принадлежит им всецело и что в этом тайном обществе обстоятельства и события подготавливаются так, как подготавливаются для опытов вещества в лабораториях.
Возьмем для начала эту скромную девушку, застенчивую и почти испуганную. Ее серое платье доходит до подбородка; на ней огромные перчатки и огромные ботинки. Это Люсиль-Женевьева Корню, служанка почтенного священника одного из приходов предместья. Чтобы не пропустить заседания на бульваре Инвалидов, она всякий раз бывает вынуждена творить чудеса, прибегая к разным предлогам и хитросплетениям. Когда собрание назначается на вечер, трудность ее положения удваивается, потому что священник имеет обыкновение спать после полуденной закуски.
Для того, чтобы Женевьева могла уйти из дома священника, нужно, необходимо, чтобы ее почтенный хозяин лег спать пораньше. А для этого Женевьева должна помешать его послеобеденному отдыху, и одному дьяволу известно, чего стоят бедной служанке умышленно поднятый крик, тревожные звонки колокольчика, небольшая ложь и большое мошенничество. Иногда предлогом бывает какая-то грешница, которую она чуть ли не силой приводит на исповедь; иногда это больной – больной так тяжело, как только это может изобрести ее воображение, и добрый священник должен, вздыхая, оставить подушку, на которую он уже положил голову, надеть свой стихарь, попросить Женевьеву подать ему шляпу и бежать на окраину своего прихода. Пусть по возвращении он будет бранить Женевьеву за ее промахи, за ее легкомыслие – не беда! Сегодня он ляжет в девять часов вечера, а Женевьева отправится на свидание женщин-масонок.