– Но вы, конечно, не последовали этому совету? – спросил Филипп Бейль, затрепетавший при мысли о том, что разоблачение всех этих тайн может скомпрометировать и его самого, и его жену.
– Если бы я это сделал, все это закончилось бы давным-давно,– отвечал господин Бланшар.– Когда я пускаюсь в приключения, я ни за что на свете не допускаю, чтобы меня сопровождал полицейский комиссар. А кроме того, по какому праву и под каким предлогом мог бы я обратиться к правосудию? На что, собственно говоря, стал бы я подавать жалобу в суд? Какой ущерб причиняют мне люди, когда они, более или менее соблюдая тайну, собираются в каком-то доме?
– Никакого ущерба, вы правы.
– Такой поступок наверняка был бы нелепым, а быть может, и опасным.
– Я с вами вполне согласен. Но что же вы предприняли?
– Я принялся размышлять.
– Само собой; ну а потом?
– Я стал упорно стремиться к достижению своей цели.
– Каким же образом?
– Поначалу моя цель, как вам известно, заключалась в том, чтобы разыскать Марианну и узнать, где находится ее убежище. Но затем моя цель изменилась, вернее, она стала гораздо серьезнее. Этот ночной спектакль, свидетелем которого я оказался, возбудил мое любопытство. Я увидел другие миры, и я захотел эти миры открыть.
– Превосходно!
– Прежде всего мне нужно было снять план с этих групп домов, расположенных на одном огороженном пространстве. Но где установить наблюдательный пост? На Вавилонской улице установить его невозможно: там стены монастыря Сердца Христова. Равным образом невозможно это и на улице Плюме: там находится школа Братьев конгрегации Христианского вероучения. Оставались улица Принца и бульвар.
– И вы отправились на улицу Принца?
– Совершенно верно. Я снял там мансарду в самом высоком из домов, стоящих напротив этой ограды, и, вооружившись большим количеством оптических приборов, принялся за свое исследование.
– Ага!
– Оно было весьма несовершенным, ибо я мог охватить взглядом только свободное пространство. Деревья и высокие стены, увитые плющом и похожие на гигантские переборки, скрывали от меня все остальное. Однако я пришел к убеждению, что все эти жилища сообщаются друг с другом: я видел, как одни и те же лица переходят из одного в другое,– войдя туда с улицы Принца, они спокойно выходили на бульвар или на улицу Плюме. Вы заметили уйму маленьких дверей, буквально изрешетивших этот квадрат? Их там больше тридцати[82].
– Продолжайте, господин Бланшар!
– И хозяева, и слуги здесь исключительно женского пола. Что касается мужчин, то я видел только поставщиков да рабочих. Впрочем, ничего удивительного во всех этих передвижениях нет: то же самое происходит в любом большом парижском доме. Только вот что: с наступлением ночи там становится темно, как в печке, и я не знаю, куда деваются все огни.
– Они, конечно, в центре дома.
– Я тоже так думаю. Но я готов был провести хоть десять лет у окна на улице Принца, если бы не удивился еще больше.
– И поэтому вы спустились с вашей мансарды?
– Я спустился, полный решимости проникнуть на этот архипелаг из камня и листвы.
– Иного я от вас и не ожидал.
Тех наших читателей, которые, пожалуй, будут удивлены, что двое собеседников так свободно разговаривали на свежем воздухе, мы приглашаем самолично отправиться на бульвар Инвалидов в девять часов вечера; они убедятся, что нет другого места, где можно было бы более удобно беседовать о своих делах и даже о делах политических. Кроме того, мы попросим тех же читателей благосклонно принять в соображение, что приводимый нами диалог состоялся двадцать пять лет назад, когда бульвар Инвалидов посещали еще реже, чем в наши дни, и это было весьма удобно для таких встреч, о которых мы повествуем.
Гордый тем, что его рассказ вызывает безграничный интерес у слушателя, господин Бланшар остановился, погладил подбородок и, казалось, заколебался.
– Продолжайте! Продолжайте!– сказал Филипп, нервы которого были напряжены до предела.
– А как поступили бы вы на моем месте?– спросил господин Бланшар.
– Помилуйте!…
– Нет, нет, любопытно знать, что сделали бы вы?
– Понятия не имею.
– Согласитесь, что тут нужно было пустить в ход воображение Маскариля и изворотливость Сбригани[83], что тут нужно было плутовать, как это делают слуги в старинных комедиях, смотреть в оба, держать ухо востро, постоянно быть начеку и держать наготове туго набитый кошелек, как это делал граф Альмавива, совавший кошельки в руки Фигаро!
– Согласен.
– С этого я и начал; я принудил бы и вас поступить так же, господин Бейль.
Филипп промолчал.
Исчерпав все уловки, к которым иногда прибегают рассказчики, господин Бланшар продолжал:
– Сперва я пустил в ход самые обыкновенные хитрости. Я начал с дома, который стоит напротив нас; мне показалось, что он скромнее и доступнее других домов. Я постучался. Сторожиха открыла дверь и, разглядывая меня с головы до ног, спросила, что мне угодно. Прежде чем ответить, я рассудил за благо соблюсти правила вежливости и защитить свои интересы с помощью двадцатифранковой монеты. Привратница заворчала, взяла монету, осмотрела ее и вернулась в свою будку.
– Не поблагодарив вас?
– Не сказав ни слова. Удивленный таковым образом действий, я попытался было слабо протестовать, как вдруг она появилась опять с четырьмя монетами по сто су каждая; она сунула их мне в руку со следующими достопамятными словами: «В следующий раз обратитесь к меняле: он живет на улице Бак»,– и захлопнула дверь перед самым моим носом.
– Скверное начало!
– Совершенно с вами согласен. Но, подумав, что не все привратницы созданы по образцу этой железной женщины, я прошел чуть подальше и позвонил вон в тот особняк с колоннами, довольно кокетливый, но обнесенный железной оградой с остроконечными прутьями. На сей раз мне ответили собаки.
– Собаки?!
– Самые настоящие сторожевые псы во плоти и… с клыками. Они прибежали из псарни, где их бдительность, несомненно, поддерживается благодаря тому, что их плохо кормят. Я отступил. И что бы я еще не предпринимал, я всякий раз терпел поражение. Я изображал чиновника из налогового управления, починщика фарфоровых изделий, телеграфиста – и что же? Меня выслушивали вполуха и соответственно мне отвечали. Это привело меня в восторг
– Как?! Привело в восторг?
– Да, я был вне себя от восторга. Для меня это была комедийная интрига, испанская комедийная путаница; я стал действующим лицом комедий Лопе де Вега и Бомарше, я возобновил «Севильского цирюльника»: я менял костюмы и наречия, я вел осаду так же, как осаждали дом, где жила Розина, Альмавива и Фигаро.