– Хм, – я задумался. – Значит, я могу умереть во времени, – проговорил я.
– Нет, подождите, пока не стоит делать такие выводы, – пытался он успокоить меня. – Это ведь еще неизвестно. Никто толком не знает, что такое смерть. И то, что я сказал, – всего лишь предположение.
– Очень похожее на правду предположение, – проговорил я.
Сергей Степанович молчал, испуганно глядя на меня. Я улыбнулся.
– Ладно, – сказал я, – не расстраивайтесь. Я ведь еще не умер.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – произнес он, – постучите по деревяшке.
– Опять вы со своими суевериями? – улыбался я. – Вот расскажу всем об этом, когда вы станете знаменитым академиком – стыда не оберетесь.
Он тоже заулыбался.
– Если я им все-таки стану, – сказал он, – тогда можете рассказывать что хотите.
– Станете. Куда вы денетесь?
Он улыбался.
* * *
Отголоски моей будущей памяти, движение и изменение прошлого. Я был во дворе дома, того дома, в котором жила моя жена из будущего. Ее подъезд. Я сидел на скамейке перед ним. Что я делаю здесь? Деревья шелестели листьями над головой. Здесь тихо, спокойно и тихо. Уютный дворик вдалеке от шумных дорог. Мне хотелось уйти от всех, хотелось тишины и покоя. Просто посидеть под деревьями, слушая, как шелестят листья, и щурясь в солнечных бликах, и не думать ни о чем и забыть обо всем. Но почему здесь? Наверно, сентиментально было прийти сюда, наивно. Я был полон сентиментальности, наивности и пришел сюда, словно в другой мир, в другую жизнь, ту, в которой я действительно бывал здесь часто. Часто… Как славно быть в тишине и покое, рядом с воспоминаниями, которые окружают меня здесь, которые витают в воздухе и делают солнечный свет мягким и шелест листвы парящим и легким, словно это облака поют свою песню прозрачных небес. Словно это время, которое оставило всех в покое, и перестало идти, и раскрыло себя для всех.
Она здесь, где-то рядом. Я не знал, дома ли она, но это неважно, все равно. Я был рад, что ее окна выходят на ту сторону – мне бы не хотелось увидеть ее в окне, нет. Воспоминания – это то, что было, они призрачны и незримы, мне бы не хотелось опускать их на землю новыми ощущениями. Она не со мной сейчас, она не знает меня. И то, что было с нами, воздушно и нереально. Это солнечный свет из небес, это шелест листвы в вышине. Мы были с ней вместе, но нигде, никогда. Мы были с ней, но словно в облаках парили, не скованные реальностью. Лишь чувства, лишь ощущения, лишь воспоминания были нашей встречей, мы никогда не касались друг друга, лишь чувства, ощущения… Лишь воспоминания.
Я слушал шелест листвы, щурился в солнечных бликах. Воспоминания… Можно быть в них, я могу находиться в них и делать воспоминания настоящим. Стоит только закрыть глаза. Я улыбнулся, потом закрыл глаза и ушел во время.
Вода в руках. Нет – руки в воде. Сколько мне лет? Пять? Или шесть? Пруд. Маленькое озерцо, заросшее по краям. Там есть даже лилии. Вон там, и там еще одна. Лето. Здесь в пруду водятся водяные жуки и головастики. Я хочу поймать одного. Жука или головастика? Какая разница. Вчера вечером, когда мы ложились спать, воспитательница посидела немного и ушла. Никто еще не спал, и мы стали рассказывать страшные истории. Негромко, чтобы никто не услышал нас, и еще потому, что страшно. Ночь за окном. Легкая прохлада. Кто-то рассказал про привидение, которое жило в одном доме и ухало по ночам, а однажды вышло и утащило всех на кладбище к другим привидениям.
Жук проплыл рядом. Я хотел схватить его, но он юркнул между пальцев и ушел в глубину. Головастика поймать легче. Но мне не очень хочется ловить головастика.
Сколько еще осталось? Мы меряем время банями. Раз в неделю – баня. Еще две бани, и мы поедем домой. Из города приедут автобусы, и весь наш детский сад сядет в них. И мы поедем домой. Долго. Наверно, полдня мы будем ехать и смотреть в окна. Я люблю долго ехать в автобусе, но, пожалуй, ехать домой мне нравится больше, чем сюда, в летний лагерь.
Еще один жук. Я рванулся и почти поймал его, но он все же ушел, а я чуть не упал в воду. Ладно, хватит. Я больше не хочу ловить жуков. Потом, когда пойдем обратно в лагерь, надо будет прихватить пару головастиков. Там у нас есть большая пожарная бочка, всегда полная воды. Головастикам будет хорошо в ней. Конечно, принести водяного жука было бы лучше, но что-то они не ловятся сегодня.
Я встал и пошел к другим детям. Они как раз затевали поход к «броду». Маленькая речка течет рядом, и в одном месте она совсем мелкая, и там камни, и вода журчит и пенится в них. Интересно. А еще там недалеко растет черника. Мы идем туда.
Воспитательница в большой соломенной шляпе сидит на покрывале с книжкой в руках. Девочки вокруг нее играют в свои девчачьи игры. Нам не до них. Мы идем к броду.
Воспитательница подняла голову от книжки и посмотрела нам вслед, но ничего не сказала. Это ведь недалеко, она даже будет видеть нас. И вообще, мы часто приходим на это место, и все здесь знакомо, известно. Только нельзя переходить брод. На ту сторону нам не разрешают. Хотя это очень просто – вода еле достает до щиколоток, а если идти по камням, можно вообще не замочить ног, правда, это сложно – камни маленькие и скользкие, мокрые.
Воспитательница снова принялась за книжку. Соломенная шляпа скрывает ее от солнца, но все равно она щурится, когда смотрит вокруг. Жарко. Когда я сидел у воды, жара была не слишком заметна. Впрочем, я и так не замечаю ее.
Мы у брода. Вот они, камни в реке, и вода журчит. Здесь деревья на берегу, тень. Нет, все же воспитательница не видит нас из-за деревьев. Кто-то стал хвалиться, что сейчас перейдет на тот берег. Все говорят, что тоже могут. Подумаешь, здесь ведь так мелко, да и воспитательница не видит. Но никто не решается сделать то, что говорит. Страшно. И не только потому, что нельзя, а еще и то, что мы никогда не были там, ведь туда не разрешают ходить, и поэтому тот берег нечто неизведанное, незнакомое, страшное.
Но вдруг один из нас все же перебежал по камням, встал на том берегу и начал смеяться над всеми. Ух ты! Даже дух захватывает от такого смелого поступка. Нет, я не могу оставаться в стороне. Я подошел к воде, помедлил секунду и потом тоже перебежал на тот берег. Здорово! Теперь нас двое там. Но больше никто не решается, никто не хочет идти к нам. И даже наоборот, в лицах и в голосах других появляется тревога, страх, чуть ли не слезы. Они хотят, чтобы мы вернулись, и даже говорят, что пойдут пожалуются на нас. Мы стоим там еще какое-то время – нельзя же сразу спускаться с небес, – а потом – так уж и быть – переходим обратно. Все успокаиваются, начинают опять смеяться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});