Читать интересную книгу «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники - Никон Рождественский

“Толстой настолько же мог отрицать до конца, как мог в последние часы все признать и во всем покаяться, и вдумчивому психологу, в виду предшествующих дней его и настроения его в эти дни, последнее покажется несомненно вероятнее!..” – Я уже раньше писал, что если бы “Толстой мог покаяться”, т. е., если бы в его душе была возможность сего, то благодать Божия и предоставила бы этой возможности осуществиться, но мы видим совершенно обратное: попущением Божиим он лишен возможности покаяться, следовательно, такой возможности и не было в его душе.

“В русской странной, загадочной, изломанной душе – душе невероятных чудовищных контрастов пламенная ненависть и вражда являются только видом особой, странной, требующей (?) любви, не сумевшей приспособиться и спокойно занять свое место у любимаго предмета, человека, явления”… Странная любовь, выражающаяся в пламенной ненависти! Любовь, не сумевшая приспособиться!.. Да ведь любовь вся – в смирении сердца, а смирение ли не сумеет приспособиться? Странныя речи! Припомните, г. Поселянин, что Толстой ведь отрицал личнаго Бога, разумея под сим словом нечто пантеистическое: о какой же любви можно говорить к чему-то безличному?..

“Владыка Никон говорит об опасности чрезмернаго надеяния на милосердие и необходимости памятования правосудия. Но не идет ли милосердие впереди правосудия?” – спрашивает г. Поселянин. Отвечаю: да, вот именно так: милосердие – впереди правосудия, если угодно. Правосудный Судия предвидел, что в последний момент Толстой не способен будет к покаянию, а кто знает, ведь он мог бы, при виде священника с Св. Дарами у своей постели, еще чем-либо оскорбить святыню Божию, – вот по милосердию Своему Бог и устранил от сего искушения несчастнаго богохульника, отняв последний, уже безплодный, призыв к покаянию, дабы не дать ему возможности соделать еще грех непростительный…

В заключение г. Поселянин хочет обличить меня в том же, в чем я будто бы обличаю его, именно, что я выражаю предположение, что оптинские старцы посоветовали сестре Толстого предать судьбу души брата милосердию Христа. Да, я это писал, но ужели это означает, что милосердие Христа помилует сию душу, вопреки правосудию Божию? Этого я не мог говорить и не говорил. Я хотел только сказать, что для души нераскаяннаго еретика и адския муки суть дело не только Божией правды, но и милосердия Божия… Почему? Как? Подумайте сами, г. Поселянин…

Но не пора ли нам кончить эту полемику в области всяческих предположений? Не лучше ли подумать над другим, более – скажу прямо – грозным вопросом: почему нашим интеллигентам, даже верующим, даже церковно верующим, так страстно хотелось бы всячески смягчить, как бы затушевать суд церковной анафемы именно для сего еретика, забывая всех тех несчастных, которые увлечены им и разделяют с ним его участь погибельную?

Что ему за привилегия такая? Ведь пред Богом все души равны…

Поставленный мною последний вопрос имеет весьма важное значение. О нем поговорю когда-нибудь особо.

№ 69

Может ли прельщенный быть руководителем духовной жизни народа?

Миссионер… Хотя и не русское, хотя и латинское, то есть принятое от неправославнаго запада, а все же хорошее слово. Когда-то, в юности, и я мечтал быть миссионером: уйти в далекую Сибирь, к этим полудиким детям природы: к алтайцам, якутам, алеутам, колошам, и проповедывать им Христово Евангелие… Святыя мечты! Увы, Бог не судил им исполниться.

Потом, уже в семинарии, я узнал о других миссионерах – противораскольнических. Как ни юн я был, но не мог, в своей простоте, понять: зачем это, в недрах самой Церкви, понадобились миссионеры? Ведь раскольники были когда-то православными, чадами Церкви; кому же и заботиться об их обращении, думал я, как не пастырям же Церкви? Зачем это – особые специалисты – миссионеры? Разве пастыри-то Церкви не обязаны забатиться об этих заблуждающих овцах?.. Но время шло, я как-то привык смотреть и на их, противораскольнических миссионеров, как на явление нормальное: видно, так-де и надобно быть в Церкви православной. Со временем я узнал, что кроме противораскольнических, есть еще и противосектантские миссионеры. И стала у меня закрадываться мысль: стало быть наши пастыри не в силах справиться не только со старым, двухвековым расколом, но и со вчерашними сектами? Но ведь если они в семинариях изучают всякия богословския науки, не исключая и основного, и полемическаго богословия, то кому же, как не им, бороться с лжеучениями всякаго рода? Появится в приходе секта, другими словами, появится волк в овечьей шкуре, похитит словесную овцу, и пастырь, вместо того, чтобы, оставив 99 в горах, искать заблудшую или похищенную, преследовать хищника, поражать его мечом слова Божия (в знамение чего иной пастырь и набедренник носит), сей пастырь, в лучшем случае, просит прислать к нему миссионера… Нормально ли это? Подобает ли сему быть в Церкви Божией? Не должно ли это вносить соблазн в среду его же паствы, как бы показывая его же безсилие?.. Та к думал я в моей молодости, а проходя курс семинарских наук, не в похвалу себе скажу, с усердием и добросовестно, я мало-помалу стал познавать, что науки эти далеко не отвечают в своей постановке тому святому идеалу, какому служить должен будущий пастырь… Я никак не мог постигнуть, например, почему и зачем мы долбили наизусть Гомера или Горация, а не видали вовсе чудных поэтических творений Иоанна Дамаскина в их подлиннике? Почему для будущих пастырей нужнее оказались поэты-язычники, чем неподражаемый поэт-богослов? Зачем нужна будущему пастырю тригонометрия и алгебра и почему вовсе заброшен чудный славянский язык? И многое приходило тогда в юную голову таких вопросов, которые остаются, признаюсь, для меня неразрешенными и доселе. А вопрос о так называемой внутренней миссии всегда занимал меня именно со стороны ея, так сказать, логичности: ну, пусть, думалось, существуют специалисты-руководители самих пастырей в деле борьбы с сектами и расколами, пусть они делятся своим опытом, своим знанием дела с пастырями, но дело-то должны вести сами пастыри, если не хотят уронить себя в мнении своей же паствы. Мне после пришлось слышать такое же суждение от одного известного миссионера-проповедника: “Да я счел бы для себя постыдным, говорил он, если бы в моей приход для собеседований с сектантами пришлось пригласить посторонняго миссионера…” – Со временем пришлось мне познакомиться и с мирянами-миссионерами. Как ни почтенны эти служители-добровольцы, но это уже не пастыри в собственном смысле: только ревнители Церкви, только как братья, а не как отцы, выступающие в Церкви Божией и защищающие ея истину. В наше печальное время и сие добро, особенно в отношении к сектантам, хоть в глазах православных их авторитет уже не может стоять на той высоте, как авторитет облагодатствованнаго пастыря. И до последняго времени, до этих смутных дней всяческих свобод в области мысли и слова, мы немало видели и знали таких почтенных деятелей миссии из людей светских, пред которыми преклонялись и пастыри, и даже архипастыри. Сии достойнейшие стражи чистоты учения церковнаго зорко следили за своею совестью и не допускали ни малейшаго уклонения ея в сторону якобы либеральных, на деле же суетных, мудрований. Они не способны были входить в сделку с совестью своей там, где это, казалось бы, было даже выгодно для их дела. Они хорошо понимали и истинную терпимость, снисходительность к мнениям заблуждающих, и те границы, где эта терпимость могла перейти в нечто вроде иезуитскаго: цель оправдывает средства. Можно ли поручиться за нынешних миссионеров в этом отношении? Как ни хотелось бы мне убедить себя в том, что они все в этом безупречны, все свободны от искушений лукаваго, я должен, во имя святой истины, во имя долга служения матери-Церкви, предостеречь кого следует от доверия к некоторым гг. миссионерам. Дай Бог, чтобы этих господ оказалось пока один-два не больше. Я боюсь, что если их логику усвоят другие, то – быть беде!..

Чтобы быть безпристрастным, чтобы не касаться по возможности лиц и фамилий, я приведу буквально слова одного такого миссионера, котораго с точки зрения церковной, уж никак не могу одобрить в его суждениях. Я не назову его имени, хотя он и подписался под своими словами: он, конечно, узнает себя в своих словах, но пока – пусть мои читатели его не судят как личность, если только сами еще не читали его статьи. Вот что он пишет:

“У нас не забывают и о той духовной прелести, в которой, безспорно, пребывает Чуриков; только спасают его от этой прелести в Петербурге мерами пастырской попечительности и духовной осторожности”.

Вот слова г. миссионера. Читатели мои знают, кто это – Чуриков. Это нашумевший своими беседами некий “братец”, сидевший некогда в Суздальской крепости за распространение хлыстовщины, а теперь проповедующий трезвость своим последователям. В Церкви Божией все благообразно и по чину бывает: како проповедят, говорит Апостол об учительстве, аще не послани будут? А сей самозванец-учитель появился в Петербурге самочинно, стал проповедывать самозванно, никем на то не уполномоченный, не имеющий никакой, самой низшей степени в клире, надел на себя крест поверх рубахи неведомо для какой цели, с чьего разрешения, и назвал себя почему-то “братцем”, снимаясь в фотографиях с “сестрицами”… И вот о нем-то г. миссионер свидетельствует, что он находится в состоянии “прелести”, духовной прелести, и сему-то, пребывающему в прелести, петербургский миссионерский совет дает право, – в сущности, не решаясь лишить его сего, самовольно им захваченнаго права по новым правилам о свободах, – формально признает за ним это право проповедывать массам народным якобы трезвость… Пусть простят мне и г. миссионер, и преосвященный председатель совета, и все члены сего совета, если я громко во услышание всей Церкви православной скажу: нельзя давать права проповедничества человеку, “безспорно” пребывающему в прелести! Не мне объяснять им, что прелесть есть в духовном отношении то же, что сумасшествие в психическом, что это есть своего рода беснование: человек находится всецело во власти духа тьмы, а посему и вся суть его проповеди, в конце концов, должна сводиться к гордыне, к противлению Церкви, как бы ни маскировался, как бы ни притворялся проповедник якобы послушным сыном Церкви! Ведь надо всегда помнить предостережение великаго Апостола: если и сатана иногда преобразуется в ангела света, то тем паче его служители, еретики и враги Церкви, им прельщенные, в его власти пребывающие, принимают на себя вид служителей света. Не собирают с терновника виноград или с репейника смоквы, говорит Господь. Допустим даже, что Чуриков не станет проповедывать никакой ереси, что его учение с внешней стороны будет совершенно православно, но и тогда непременно дух гордыни проникнет в души его учеников, его слушателей, и тогда его проповедание принесет ужасный, ничем непоправимый вред для Церкви. Почитайте святых отцов, спросите опытных в духовной жизни старцев, опытных духовников: никто, решительно никто из них не посоветует принимать таких мер “пастырской попечительности”, какия приняты в отношении к Чурикову, именно, учительство-то и есть опаснейшее дело для человека, состоящаго в духовной прелести. Он и без того находится в состоянии страшнаго самообмана, самоцена, и без того считает себя “за кого-то великаго” (Деян. 8, 9), а тут его окружают толпы народа, считают его чудотворцем, проповедником, от Бога посланным, преклоняются пред ним: как не вскружиться бедной голове такого проповедника?! Пожалейте несчастнаго, умом котораго уже овладел искуситель, не давайте пищи искушению, не усыпляйте его совести сознанием, что его проповедничество благословлено Церковию, если только он в своей душе уже не отрекся от Церкви, если уже не смеется над церковной властью, укрепляя свое влияние на народныя массы таким снисхождением власти церковной… Особенно же пощадите эти простыя души от того ужаснаго яда, который не может не вливаться в них чрез проповедь такого проповедника. Поверьте: это совершается как-то помимо слов самого проповедника, каким-то особым, неуловимым внушением, и я уверен, что в настроении слушателей это внушение уже сказывается, яд уже действует… Того смирения, которое свойственно православному чаду Церкви Православной, которое никого не судит, ничем не превозносится, которое готово слушать слово Божие и из уст немощствующаго даже пьянственною страстию иерея Божия, если только он говорит от души, исполняя свой долг, – такого смирения уже не обретете в душах постоянных слушателей Чурикова… Не нужно нам гордых своею трезвостью трезвенников: в очах Господа кающийся грешник во сто крат дороже гордаго праведника! Миссионер говорит, что разрешением проповеди Чурикова спасают от прелести… что это – мера пастырской попечительности и духовной осторожности… Ужели в этом должна проявляться “духовная осторожность”? По отношению к кому? К Чурикову или к его слушателям? Ужели из опасения, что вот-вот несчастный прельщенный, духовно помешанный объявит, что он отделяется от Церкви, а с ним и тысячная толпа отпадет от общения с Церковию, ужели Церковь может позволить сему сумасброду проповедовать от имени даже Церкви? Да что же это такое? И кто же тут является властью, Церковь или этот сумасброд с своими последователями? Гд е же порядок, Господом установленный? Гд е то послушание Церкви, которое Господь поставил необходимым условием спасения? Кто кого тут слушает? Чуриков Церковь или Церковная власть – Чурикова?.. И можно ли такое послушание прельщенному считать “осторожностью” да еще “духовной”? Не есть ли это – извращение всякаго Богом установленнаго порядка в церковной жизни?..