Читать интересную книгу «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники - Никон Рождественский

И вот, казалось, шаг к Церкви, и этот гениальный сын сейчас падет пред отвергнутым Отцом.

И тут вдруг увоз, болезнь, запертыя двери, фанатики, и смерть нашла его в этих кандалах и в этой тюрьме.

И кто не в силах равнодушно и злорадно отвернуться от несчастнаго старика, ради давней и привычной к нему любви, при всем страдании, какое возбуждали его богоборныя писания, – те с грустью и тоской спрашивали себя: неужели истина до конца оставалась пред ним закрыта, и, если ложный стыд мешал ему пред людьми исповедать то, что он громко отрицал, то неужели хоть тогда, в последния минуты, он не познал своего заблуждения и не поклонился Христу?

Да, земная Церковь молчит. Земная Церковь не приносит за отвергнутаго ею молитв.

Но в жизни духа есть минуты, ускользающия от этой Церкви. Это минуты, когда Бог дает как бы последнее сражение упорству отрицающаго Его человека.

Один католический знаменитый проповедник выражает такую мысль: “Если вы увидите, как священник склонился к ложу умирающаго с крестом в руках, а умирающий собрал последния усилия, чтобы оттолкнуть этот крест, и тогда вы не можете быть уверенными, что Бог не победил. Кто знает, что произойдет еще между Богом и душою в последния минуты? Мать борется за жизнь детей, не сдаваясь до конца. Бог ли, ближайший матери, не будет бороться до конца за жизнь человека?”

Я видел близко таинство смерти. Я на лице отходящих дорогих мне людей следил, как ложилась на них печать радостнаго изумления и глубокаго созерцания. И из этого опыта я вынес веру, что великое что-то открывается людям в последния минуты, когда душа еще в теле. И тут есть еще время бедным заблуждавшимся людям исповедать Христа… На эти минуты я надеялся для Толстого.

И если пробуждать в людях упование на превосходящее всякий ум Божественное милосердие – значит вливать в них яд, тогда я спокойно принимаю на себя обвинение преосвященнаго Никона.

Е. Поселянин.

Почтенная редакция “Колокола” прислала рукопись г. Поселянина мне для отзыва. Как ни наскучили всем до тошноты эти безконечныя рассуждения о якобы “великом” писателе (почему-то других писателей не чествуют сим именем так часто, как этого богоотступника), а приходится еще и еще говорить о нем: ведь все, что пишут о нем в газетах и журналах, имеет принципиальное значение, есть своего рода знамение времени, со всем этим нам, пастырям Церкви, приходится считаться как с явлением не только печальным, но и прямо грозным, и в большей части – богоотступническим.

Вот мой ответ на ответ г. Поселянина

В доброе старое время люди не спешили жить, и наши писатели несравненно строже нас относились к своему слову, назначаемому в печать. О Пушкине и Гоголе рассказывают, что они, написав что-либо для печати, клали рукопись в стол и давали ей “вылеживаться”, не раз ее пересматривали, исправляли, даже переписывали и уже тогда отдавали в набор. Теперь не то: мы живем в век пара и электричества – торопимся жить, писать, работать… Многие пишут прямо набело и, не пересмотрев, отдают свою работу в типографию. А между тем, сознаемся откровенно, самолюбия у нас куда больше, чем у тех наших предшественников, которых мы же называем классиками. В былое время один народный писатель говорил мне: “Напишу я что-нибудь для народа – не доверяю себе: хочется знать, поймут ли меня читатели, для кого я писал, и вот выхожу с рукописью к каким-нибудь сторожам, солдатикам-простецам, прошу их прослушать мое писанье и спрашиваю: все ли они поняли? И случалось, что они обращали мое внимание на такие недостатки, которых исправление было прямо необходимо… И я дорожил замечаниями моих простецов-цензоров”. Делаем ли так мы, нынешние писатели? Сорвется у нас иногда необдуманное, неосторожное слово на бумагу, попадет в печать; нам заметят эту оплошность, даже в большую вину не поставят, а так, дружески укажут на нашу оплошность, а мы, вместо того, чтоб вдуматься в сделанное нам замечание, начинаем защищать свою ошибку, горой стоим за свою якобы правоту и в пылу защиты иногда доходим до новых ошибок, которые опять придется защищать. А наш противник пользуется этим, доводя наши оплошности до абсурда. Особенно опасно это в области религиознаго мышления. От самолюбия, от желания во что бы то ни стало защищать свое ошибочное в догматическом смысле мнение, произошло немало ересей, сект и расколов, вожди коих, может быть, в начале и не думали противоречить Церкви, ея учению и учителям, от Бога поставленным, а потом, защищая свои ошибки, доходили до страшных ересей и отпадали от Церкви.

Я счел нужным высказать эти общия мысли по поводу вышеприведенной попытки почтеннаго г. Е. Поселянина защитить свое “упование”, как он выражается, “что между душою старца (Толстого) и его Богом (Котораго личное бытие он отвергал с упорством, достойным лучшаго дела), в последние часы догорающей жизни, неведомо ни для кого произошла великая тайна, – что Бог, сторожащий душу человеческую и до последняго мгновения борющийся за ее спасение, призвал к Себе эту скорбную мятущуюся душу, что радостно прильнула она к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение”…

Г. Поселянин спрашивает меня: “Приговор земной Церкви является ли обязательным и для Христа, и не силен ли Христос принять отлученнаго от Церкви Своего врага и хулителя, если этот враг и хулитель в последния минуты жизни, ни для кого незримо, принес Богу одному искреннее покаяние и у Него просил пощады?” Есть вопросы, на которые отвечать надобно крайне осторожно, с глубоким смирением, ибо они представляют собою как-бы стремление пытливаго ума человеческаго вторгнуться в ту область Божественной жизнедеятельности, о коей сказано: несть ваше разумети… Не все дано разумети слабому, но гордому уму человеческому и во многих случаях для него безопаснее смириться пред Божественною Мудростию и сказать: “ Ты лучше нас все знаешь, Господи, ибо сказано нам: высших себе не ищи и крепльших не испытуй, яже ти повеленная – в сих пребывай, и довольно с тебя. Церковь Христова есть непорочная невеста Его, она – столп и утверждение истины, ей заповедал Христос повиноваться и противникам ея пригрозил строгим отлучением. А она учит нас, что вне ея материнских недр – нет спасения. Мы и пребываем в сем смиренном исповедании, мало ли что покажется нашему пытливому и – этого не следует забывать – своекорыстному, грехолюбивому уму недостаточно ясным, недостаточно широким: так повелел Христос, тако веруем и исповедуем, а пытливому уму отвечаем: молчи, престани и высших себе не ищи!.. В сем отношении очень полезно привести себе на память другой, несравненно более важный вопрос, касающийся не какого-то еретика Толстого, а Самого Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Этот вопрос можно формулировать так: Бог всемогущ. Он мог спасти мир без страданий воплотившагося Единороднаго Сына Своего; нет сомнения, что как Божие всемогущество, так и благость Его, и премудрость Его – безпредельны; без сомнения, все возможно для Него: зачем же Он избрал путь спасения для людей именно чрез страдания и искупительную смерть Сына Своего? Вспомните, что именно в этом великом вопросе и заключалось величайшее таинственное искушение Господа нашего в Гефсиманском саду накануне Его искупительных страданий. Припомните Его вопли к Отцу небесному: Отче, вся возможна Тебе, мим онеси от Мене чашу сию! Даже Он, Сама воплощенная Любовь, яко Человек, был в великом подвиге, в борении, как говорит Евангелист, молился до пота кроваваго против сего искушения и обрел успокоение страждущей за грехи мира Душе Своей только во всецелой преданности Богу – Отцу Своему. Та к благоугодно Богу Отцу: тако и да будет – да будет воля Твоя, Отче Мой!.. Нет надобности решать: почему так, а не иначе было благоугодно Отцу небесному спасти грешный мир. Это тайна, сокрытая от ума человеческаго на все времена, и если мы когда познаем сию тайну, то, может быть, только в вечности. Ум же человеческий должен лишь в благоговении склониться пред нею.

Предлагаю и моему почтенному совопроснику подумать: можно ли ставить вопрос так, как он ставит? Не следует ли сойти с этой юридической, я сказал бы, неправославной, латинской точки зрения; ибо на вопрос: силен ли Христос? – всякий ответит: конечно, силен; обязательно ли для Него решение земной Церкви? – конечно, будет ответ – необязательно. Но я спросил бы: восхощет ли Христос Спаситель совершать спасение людей мимо Церкви, когда Сам Он установил закон спасения только в недрах Церкви, ей вверил те таинства, без коих невозможно войти в Царство небесное (крещение, миропомазание, покаяние, божественное причащение и священство)? Восхощет ли Церковь, руководимая Духом Божиим, сделать постановление, противное Христовым велениям? Ужели Христос Спаситель не может неисповедимыми путями Своего Божественнаго промышления привести грешника к Церкви, устранив к тому все препятствия, полагаемыя сатаною чрез своих слуг и приспешников, если только грешник вольною волею захочет придти к Церкви и, следовательно, – к Главе Церкви Господу Иисусу? И если в грешнике, в его вольной воле, есть хотя малейшая искра потребнаго к тому расположения, если есть, по всеведению Божию, хотя малая возможность покаяния, то ужели могут разные слуги диавола заградить путь промышлению Божию, ведущему грешника к покаянию?