ни привела его к гибели? На тебя, раз ты нарушил условия и вывел свою банду в свободный город? – Она зарычала, кислотная слюна изошла паром на мостовой Фонарной улицы (и Раск со стороны почувствовал, как кислота проедает булыжники). Или надо предъявить сразу брату? Который до сих пор не вернулся! Что он велел тебе сделать?
– Взять под контроль городской оборот илиастра, – ответил Раск. Прадедушка также велел об этом молчать, но его избранник сейчас у Тайрус в долгу.
– Значит, мы теперь коробейники? Выковыриваем из грязи отбросы богов и за пару медяков ими торгуем? Прибыль от илиастра ничтожна. – Тайрус вновь зашипела: – Заканчивай. Больше границу не переступай ни под каким предлогом.
– Мой Прадедушка поручил мне задание, и я скорее умру, чем потерплю неудачу.
– Дитя, – проговорила Тайрус, – ты смертный. Неудачи и смерть для тебя неизбежны. Тебе дано лишь выбирать, что из этого встретить первым. – Ее тон намекал на завершение беседы, но Раск еще не закончил.
– Гхирданец убит. Расквитаться за него – наше общее дело чести.
Тайрус зевнула, показав ему три ряда бритвенно-острых зубов. С небольшими прорехами, откуда брали ножи для ее приемных детей. В этих лунках уже набухали новые зубы.
– Приведи тех, кто за это в ответе, и я их проглочу.
– Алхимик Мандель…
– У тебя нет доказательств.
– Письмо, – сказал Раск, доставая лист с печатями. – Компания Манделя зачаровывала искусственные руки, которые задушили Вира.
Драконица медленно выдохнула. Воск растаял. Бумага почернела и загорелась.
– Я не бесчувственная, дитя, но юный Вир мертв, а мертвые могут и подождать. Порою месть должна быть нескорой, и от того еще слаще. – Тайрус расправила крылья, выпуская его из этой исповедальни. – Знай свое место, Избранник, и будь достоин его.
Шпат наблюдал за отлетом дракона. Часть его разума была вместе с Тайрус, пока та делала над Новым городом круг, набирая высоту, чтобы потом умчаться на специально отведенные охотничьи угодья к северу от Гвердона. Драконицу он тоже мог ощущать – чувствами, которым не знал названия.
«По-моему, она во многом права. Если Перемирие сорвется, то проиграют все. Укрепляй завоеванное».
– Ты у меня в долгу, – сказал Раск, поворачиваясь к дому на Фонарной. – Я тебя спас. У нас с тобой уговор. – И его крик раскатился эхом по Новому городу: – Показывай моих врагов!
Шпат попробовал. Тянулся, снова и снова. Он видел подброшенные Бастоном камешки на другом конце города. Они сияли в его уме, как созвездия – но очень далекие. Шпат тужился, пока сознание не начало рассыпаться, пока не затлела душа, и все без толку. Достать до этих осколков ему не проще, чем взлететь.
– Да чтоб тебя, – взревел Раск. – Я не подведу Прадедушку!
В доме на Фонарной Бастон встал, чтобы разобраться с причиной шума. Карла выглянула на улицу из окна.
– На Долу Блестки, – заявил Раск, – ты брал мою силу, чтобы питать свое чудо. Значит, бери снова.
Шпат заколебался. Каменные люди приучены к осторожности. Если он слишком много возьмет у Раска, духовная недостача может того убить – и тогда Шпат пропадет сам, рухнет в пропасть. Надо хорошенько подумать – но тут клинок воткнулся в стену дома или в плоть Раска, Шпат не разобрал. Наложение слишком точно совпало, а разум и так растащило на лоскуты – от волнолома до станции Гетис. Сквозь него хлынула боль, хотя к какому «ему» это относится, в данную минуту было совсем непонятно.
Он – этот гхирданский парень, что бешено кромсает искристую кладку, словно пытается срезать дом под корень? Он – это Новый город, дерзко воздвигнувшийся лабиринт, плод не поражения, не победы, а совсем иного, взрыва веры в никому не известного бога? Еще не названное учеными явление? Последствие колдовской аварии, безобразное, как отбракованные алхимиками уродцы, в муках выползавшие из родильных чанов?
Кто он – паутина мыслей, натянутая над Гвердоном? Призрак каменного человека, умершего и одушевленного украденными у Черных Богов чудесами; дух, за чье краткое посмертие уплачено тысячью тысяч жертвенных жизней?
Он падал.
Он летел.
Его сознание перемахнуло через весь город, фокусируясь в новой точке. Единственным уступом над пропастью стал маленький камешек, вдавленный в воск сальника.
Этот сальник был создан недавно и сознавал свою новизну. Жизнь струилась в нем, искусственная, но от того не менее упоительная. Пламя горело чисто и ярко, огненные языки приплясывали на рунах и иероглифах, умело выгравированных внутри полого черепа, упорядоченно подсвечивало их, формируя эрзац-мысли сальника, приблизительное подобие разума. Искусственное, но от того не менее желанное.
Пока что разум хранил послушание приказам. Сальнику было велено нести караул, и он будет нести караул! Такому свежему творению даже просто стоять и смотреть казалось новым и очаровательным. Да он часами мог пялиться на голую стену и радоваться тому, как меняется освещенность кирпича. И отчасти уже понимал – по мере затвердевания воска думать станет труднее, он пресытится. Тогда придется совершать жестокости, причинять боль, чтобы хоть что-то почувствовать. Тогда стену забрызгает кровь. Но пока – кирпичи! Такие затейливые, их линии и узоры похожи на вены с артериями.
А еще сальнику попалось на глаза кое-что поинтересней. Он в круглом помещении, под стеклянным куполом потолка, изящная ковка должна изображать символы созвездий, хотя за лесом труб и наливных хранилищ видна лишь крохотная заплатка неба, да и то затянутая туманом. Это место оборудовали как обсерваторию, только вместо телескопа главным устройством был эфирограф. Модель гвердонского производства, толстые орихалковые кабели в резиновой обтяжке уходили под пол через прорезь.
Мандель, создатель сальника, сидел за эфирографом, морщинистое лицо омывали лучи из машины. Губы шевелились в безмолвном общении с умами на других участках цепи. Терпеливо ждал секретарь, положив на колени тяжелый журнал.
У сальника что-то засело в боку – это было бы между ребер, до того как ребра, легкие и все остальное перетопили в чане. Не болело, просто было занятно, когда в теле что-то торчит. Осколок камня. Ах да, после драки с тем человеком. Люди, они такие медленные, громоздкие, с изнанки очень грязные. Сальник рад, что у него все это уже позади. Спасибо алхимикам, спасибо Манделю, что настолько его улучшили. Почти до совершенства.
Свечение эфирографа угасло.
– Ну и трусы! – произнес Мандель. – Роша оставила нас с гильдией медуз, притворяющихся людьми.
– И каково общее мнение? – спросил секретарь.
– Они к нему не пришли. Большинство продолжает писаться в свои чаны и только слышало звон Великого Деяния. Их гордые достижения – получить сгущенный эфир и очистить толченый прах на девяносто девять процентов. Остальные же… талдычат о перестройке фабрик либо видят опасность Гхирданы, но считают, что лучше уступить. Что Перемирие неустойчиво и угроза поставкам илиастра – это последняя капля. А новый гильдмастер, ха, опять забыл, как там зовут этого дурака?
– Хельмонт, – подсказал писец.
– В общем,