Где-то там у Ивана заначка имелась, точно знаю, он в тахте «стратегический запас» хранит, Лехин раз в два-три дня приходит, собирает все спиртное в доме и выносит вон, только наш Иван хитрый, знает, что в мебель Лехин не полезет, ибо брезгует, вот и пользуется.
В тахте обнаружилась знакомая фляжка, странно, что Иван ее с собой не взял. Ну да мне же на руку, что не взял. По запаху, вроде коньяк, хотя не поручусь, хотя какая разница, что там, лишь бы с градусом… Господи, в кого я превращаюсь? Еще пару недель такой жизни и стану как Иван. Ну и пусть. Как там коньяк пьют? Из бокалов, наслаждаясь ароматом, вкусом и послевкусием? Черт с ним, послевкусием, наливаю полную, до краев рюмку, и одним глотком выпиваю… чай.
Чай? Холодный, сдобренный для запаха коньяком, чай.
Я окончательно перестала что-либо понимать.
За год и десять месяцев до…
Известие о внезапной болезни Алана Демпье потрясло Париж. Это тоже самое, как если бы в газетах напечатали о болезни Святого Петра, или, паче того, повторной казни Иисуса. Алан Демпье существовал всегда, вместе со своими заводами, фабриками, поместьями, что работали на благо Великой Франции и своего хозяина. А теперь?
Что будет теперь?
– Бедные дети! – Вздыхали дамы из благотворительного комитета, решая, что уместнее послать больному: белые розы или хризантемы.
Особенно сочувствовали Мике, которая вынуждена жить в одном доме с мачехой. Несомненно, наглая самозванка, которую Алан взял в жены, воспользуется его немощью и приберет состояние к рукам.
Ужасно, ужасно!
И случайна ли болезнь? Совсем недавно Алан выглядел вполне здоровым, бодрым и довольным жизнью, так откуда же взяться недугу? Здесь что-то нечисто. Возможно… Да, конечно, возможно, что именно ОНА виновата.
В жадном шепоте, во взглядах и улыбках читалось одно единственное слово: ПРЕСТУПЛЕНИЕ. Этакий алмаз, в окружении более мелких камней. Яд, отравление, убийство, смерть… слова будоражили воображение, слова требовали внимания и новых порций сплетен, слова дикими пчелами вились вокруг красавицы Адетт, которую некоторые особы спешили сравнивать с Лукрецией Борджиа.
Да, да, той самой Лукрецией.
Полиция странным образом слухи игнорировала, что, впрочем, никого не удивляло: кто дерзнет обвинить мадам Демпье в преступлении? Да и доктор Дювандаль уверял, что болезнь Алана носит характер естественный и ни о каком отравлении и речи быть не может.
А слухи ходили. Сплетницы, игнорируя полицию и экспертное заключение доктора Дювандаля, обсуждали последние новости:
– Эта выскочка Адетт приобрела авто…
– Эта выскочка Адетт носит меха, несмотря на жару… Меха… Летом… Какое вопиющее отсутствие вкуса…
– Эта выскочка Адетт появилась в почти прозрачном платье! А месье Лютон заявил, будто она похожа на Венеру.
Венера в мехах, Венера в кружеве, Венера страдающая и Венера золотая, ибо меха, кружево и золото стали неотъемлемыми спутниками Адетт. Она одевалась так, как хотелось ей, шла наперекор моде и нарушала правила, не задумываясь о последствиях. Непостижимым образом с рук сходило все: и непристойно-прозрачные платья, и меха в летнюю жару, и отсутствие макияжа, и прическа не по моде…
Адетт сама делала моду, и за ней следовали, за ней шли, даже не за ней, а за славой Лукреции Борджиа, которая манила, дразнила, но не давалась в руки.
Алан болел, Адетт тратила его деньги, Мика жаловалась, но слушать жалобы было не интересно, гораздо интереснее беседовать с Адетт. ТОЙ САМОЙ Адетт, КОТОРАЯ ОТРАВИЛА СОБСТВЕННОГО МУЖА!
И Сержу досталось, он ведь брат, человек, кровными узами связанный со знаменитой Адетт. Наверняка, он знает многое, но молчит. Хранит тайну?
Хранит. Серж хранил много тайн, и порой они весьма тяготили душу. Но не в этот раз, сейчас он наслаждался, наблюдая за страданиями человека, который осмелился посягнуть на Адетт. Его Адетт, его Адочку, его любовь и его проклятье.
Серж добровольно проводил у постели больного часы, чем снискал славу почти святого, помогал сиделкам кормить и купать Алана, читал ему вслух и постоянно, каждую минуту, каждую секунду, наслаждался. Серж и не предполагал, что месть может быть такой непередаваемо сладкой.
Сегодня Алан спал благословенным опиумным сном, в который не продраться боли, а Серж привычно дежурил у постели страдальца, гадая, сколько еще тот протянет. Адетт снова удалось, когда она предложила… поучаствовать, Серж согласился. Не из-за ненависти к старику Демпье, а из-за любви Адетт, он хотел попасть в этот дом, где жила она, хотел видеть ее каждое утро за завтраком, и каждый вечер за ужином, хотел разговаривать, хотел печалится и радоваться вместе с ней. Хотел ее. Чтобы как раньше. Только двое, только страсть, только ночь и ничего больше…
Здесь по ночам тихо, изредка поскрипывают половицы, да стонет Алан. У Адетт свои покои на втором этаже: будуар, куда он не был допущен, ванная комната – святая из святых прекраснейшей Венеры – гардеробная, спальня, комната для приема гостей, кабинет… В доме Алана чересчур много комнат, зачем столько? И людей много. Слуги следят за Адетт, Мика – наглая девчонка с замашками прожженной шлюхи и амбициями Цезаря – следит за Адетт, Франц, толстый увалень, следит за Адетт. Это из-за них, жадных, завистливых людишек, Адетт отказала ему в любви.
«Слишком опасно, Серж. Не здесь, Серж.
Подожди, Серж, вот Алан умрет и тогда…»
А Алан жил и жил, дышал, кашлял, стонал от боли, мочился на дорогие шелковые простыни с монограммой и блевал в фарфоровый таз. Простыни и таз особенно умиляли Сержа, а еще серебряная ложка, с которой следовало кормить мсье Алана, и кружевной платок, и ночной колпак, и многое, многое другое. Вещи тщетно пытались создать иллюзию нормальной жизни.
В этом доме не осталось ничего нормального.
Дверь заскрипела, звук крайне неприятный, особенно ночью, когда вокруг покой и тишина.
– Серж? Вы здесь?
Мика, сейчас станет плакать, жалуясь на бессонницу, мигрень, сквозняки и дурной характер Адетт, которая настаивает на том, чтобы Мика покинула отцовский дом. Мика постоянно жаловалась, и нытье раздражало гораздо больше, чем ее неуклюжая фигура, бесцветное лицо и детская привычка грызть ногти.
– Серж, вы не спите?
– Нет.
Глупо надеяться, что Мика уйдет, вот она садится рядом. В темноте – Алана раздражает свет – ее не видно, зато ночь не в состоянии скрыть вязкий аромат духов. Сержу казалось, что он тонет в этом аромате, как в болоте, бескрайнем сахарном болоте.
– Как вы думаете, папа поправится? – Вопрос-ловушка, доктор Дювандаль выразился однозначно: надежды нет, и Мике об этом хорошо известно. Более того, Мика, презрев приличия, осмелилась заговорить о похоронах.