смотреть?
– Разверни, – подсказала Адетт. Серж развернул, в руке оказалось медное сердечко. Обыкновенное, простое, копеечное сердечко из меди, то самое, которое он некогда подарил стеснительной девушке Аде, надеясь заслужить ее благосклонность.
– Я храню его.
– Зачем? – Украшение жгло пальцы, но расстаться с ним было выше сил: медное сердечко помнило благословенные времена любви и мира, и клятвы. Господи, до чего же он был невоздержан на клятвы, раздавал, не думая, что когда-либо придется исполнять. Впрочем, Ада не требовала, она ничего не требовала до тех пор, пока… Сколько всего скрывает прошлое.
– На память. Иногда приятно вспомнить молодость, правда, Серж? Мы так хотели убежать, далеко-далеко, и жить вместе долго-долго и счастливо, и умереть в один день. Или это только я мечтала? Ты обманул меня, Сережа, но я простила. И ты меня прости. Не так много прошу: помоги и мы сможем осуществить мечту, нашу мечту, Серж.
– Чего ты хочешь?
– Ты ведь сохранил его, правда?
– Кого?
– Мои… духи. – Адетт нервничает, Адетт позволяет прикоснуться к руке: ее пальцы холодны и оттого дрожат, раньше руки пахли ромашкой, теперь… Вряд ли теперь мадам Демпье использует дешевый настой из ромашки, в ее распоряжении лучшие аптекари, и лучшие крема, и кожа ее, должно быть, источает изысканный аромат роз. А Серж все бы отдал за ромашку. Поздно, прошлого не вернуть, но можно попытаться склеить будущее.
– Никто не заподозрит. Если правильно рассчитать дозу, то Алан не умрет, но и жить не будет. Все сочтут его беспомощность проявлением болезни, а доктор Дювандаль подтвердит.
– Гильотина.
– Господи, Серж, ну почему ты постоянно думаешь о худшем? Гильотина… На гильотину отправляют убийц, а я не собираюсь убивать. Алан в любом случае мертв, он не доживет до следующего дня рождения, я лишь пытаюсь сделать так, чтобы он не утащил меня с собой. В тот раз все получилось, чего ты боишься сейчас? Чего, Серж.
Тебя Адетт, тебя, милая хозяйка медного сердца, тебя и твоей настойчивости.
Но вслух Серж произнес другое:
– Завтра, здесь же. И еще, Ада, я переезжаю к вам.
– Алан… Он не согласится…
– А ты уговори, ты ведь умеешь уговаривать.
Творец
Тишина угнетала. Тишина и скорбные взгляды окружающих, Аронову чудилось невозможное: его жалели. Его, Николаса Аронова, успешного и гениального, жалели. Да по какому праву они вынуждают его видеть эту унизительную жалость? Пусть лучше завидуют, злословят, сплетничают, но не жалеют…
А может, только кажется? Может, нет никакой жалости? Конечно, же нету… зачем его жалеть? Чего ради? Подумаешь, убили Айшу, ну и что с того? Не он же ее зарезал. Плохо, конечно, что алиби нету, и кровь на Зеркале… больше всего Аронова смущала именно кровь, откуда она взялась? Вернее, вопрос следовало сформулировать иначе: кто вымазал кровью его зеркало?
Она? Августа? Мысль бредовая, но Ник-Ник, как ни силился, не мог отделаться от нее. Августа… да она бы никогда и ни за что… она была слабой, беспомощной и умерла именно потому, что была слабой. Что может доказать слабость человека, как ни самоубийство? Если тебе не хватает смелости и сил жить дальше, значит, ты слаб.
Слаба.
И ведь его, Аронова вины в том, что случилось нету, а совесть все никак не уймется. Ну да, он был когда-то влюблен, все когда-то в кого-то были влюблены, так что теперь?
Зеркало улыбается. Ну зачем нужно было покупать его? Зачем? Первые реальные деньги, заработанные в стройотряде, Казахстан, работа по десять-двенадцать часов в день, вечное ощущение грязи, потные девицы и бесконечные разговоры про то, какое великое дело вершат студенты. К черту дело, главное деньги. И на что он их потратил? На этот ехидный, своевольный кусок стекла, который не желает признавать Аронова хозяином? И портрет не дописан. Это плохо, Аронов терпеть не мог недоделанной работы, надо будет позвонить Ксане, пусть завтра придет.
И вообще следует взять себя в руки, то, что произошло с Айшей, не имеет отношения к «л’Этуали». Она заводила странные знакомства, дразнила многих серьезных людей, была неуравновешенной и эгоистичной, к тому же эти ее беспорядочные связи… конечно, ее убил кто-то из любовников.
Ник-Ник погладил Химеру. Зеркало – всего лишь зеркало, старинная дорогая игрушка, не более того, вещь, не способная к самостоятельным действиям. Но кровь, откуда она взялась?
А ниоткуда. Аронов вообще не уверен, была ли кровь, вполне вероятно, что он принял за кровь обыкновенную краску. Сам же вымазал, сам же потом удивился. Определенно, пора завязывать с алкоголем. Да и вообще пора жизнь менять.
Купить в Италии поместье, чтобы большой светлый дом, деревянная мебель, легкая пыль и легкий воздух, лабиринты виноградника и соломенная шляпа… далекое итальянское будущее убаюкивало, успокаивало, обещало мир и долгую, беззаботную жизнь.
Да, так он и сделает, продаст зеркало, долю в фирме и уедет к чертовой матери.
Якут
Ночь подарила бессонницу. В принципе, Эгинеев ожидал чего-то подобного, он хорошо знал эту особенность организма – с самого раннего детства, стоило ему немного переволноваться и, пожалуйста, ночь без сна гарантирована. С возрастом Кэнчээри Ивакович начал находить в этом особое, немного болезненное, но все же удовольствие. Часы тикают, за стеной – черт бы побрал эти картонные перегородки – ворочается Верочка, ее супруг сладко, с присвистом похрапывает, а Эгинеев думает, и мысли, все до одной, в этот поздний час кажутся правильными и красивыми. Еще можно наблюдать, как медленно, робко ползет к кровати лунная дорожка. Сначала белесая линия доберется до ног, потом ненавязчиво переселится на одеяло и уже под утро, когда Эгинеев все-таки заснет, погладит его по голове.
Бабушка уверяла, что луна приносит беспокойные сны, но сейчас Кэнчээри Иваковичу точно не до снов. Сегодня у него было свидание с самой замечательной женщиной в Москве. Да что там Москва, во всем мире второй такой не сыскать. Они гуляли по парку, потом сидели в кафе, в самом обыкновенном кафе, каких тысячи, но она делала вид, будто все хорошо. На самом деле привыкла-то она к другому, но…
Ее духи имели острый привкус мороза, а еще корицы и лимона. С корицей пекут булочки, а лимон кладут в чай. Чай в кафе был невкусный, из пакетиков, но она пила и не морщилась. Она рассказала ему о своих проблемах, ему, простому капитану, и с ним же целый вечер говорила о разных пустяках. Кажется, он рассказывал ей о Верочке… это ж надо было тратить драгоценное время на пустую болтовню? Почему было не сказать ей о том, какая она на самом