том, как это случилось в первый раз. Воспоминания тяготят, взламывают голову и дурманят болью, быть может, на бумаге она утихнет. Пишу и вижу не чернила, но кровь, сочащуюся из пальцев.
Кровь первой жертвы.
Та ночь пахла жасмином и развратом. Тяжелые, навязчивые ароматы липли к коже, просачиваясь в кровь, дурманили мозг, заставляя совершать дикие поступки.
Я раскаиваюсь, что поддался на уговоры этого запаха, я был слаб, немощен и труслив, и она это видела. Она смеялась надо мной, обзывая последними словами, говорила, что такие, как я – позор рода мужского. Что утопившись, я окажу услугу всем женщинам. Она была пьяна, эта маленькая нимфоманка, и алкоголь, развязавший язык, заставлял ее выплескивать свой собственный страх. В какой момент я понял, что она смеется над собой? Не знаю. Наверное когда увидел всклоченные серые волосики, похожие на пучок сухой травы, выбеленные стоматологом зубы и блеклые пьяные глазенки. Представляешь, Августа, у нее зубы были ярче, чем глаза. Блеклая ночная бабочка, притворявшаяся махаоном. Я помню ее старательность: долгие танцы перед зеркалом, многочисленные кисточки, пуховки, пудреницы, тени, румяна, белила… Она боялась собственной серости и, спрятавшись под толстым цветным панцирем, дрожа от мысли, что кто-нибудь догадается. И теперь, когда Арамис отправил ее в отставку, растерялась. Глупая моль, она все-таки понимала, что без его поддержки быстро скатится в привычную серость, и теперь искала, на ком бы сорвать злость. Она пришла ко мне сама, за помощью и поддержкой, но вместо этого вывалила на мои плечи вагон собственных грехов. Если бы она молчала…
Впрочем, что толку гадать. Она потребовала проводить ее до такси, а такси не приехало, еще одна маленькая случайность, которая замечательно вписывается в общую картину. Сначала мы шли пешком – она то плакала, то смеялась, то начинала проклинать нас с Арамисом, то наоборот, умоляла простить. Потом вдруг захотела получить очередное подтверждение собственной привлекательности и стала ловить машину. Никто не останавливался, очень хорошо помню запах бензина, рокот проносящихся мимо автомобилей и горьковатый от бензина воздух.
Я убил ее. Это было просто: легкий толчок в спину, ослепительно яркий желтый свет, визг тормозов и удар. Звук был настолько отвратителен, что я решил больше никогда не использовать этот способ. Водитель скрылся и таким образом превратился в соучастника.
Разбирательство в ее смерти было коротким. Знаешь, Августа, все вокруг решили, что она сама виновата. Ты хоть понимаешь, что это означает? Конечно, понимаешь, ты всегда понимала меня. Я был прав. Я сделал то, что хотели сделать другие, но не решались. На бумаге все выглядело до безобразия уныло: пьяная "звезда" – даже в этом я оказал ей услугу, лучше ведь умереть звездой, чем доживать свой век, питаясь воспоминаниями о былой славе – решила прогуляться по обочине дороги, но угодила под колеса автомобиля. Ничего особенного, так, новость на пять минут.
А я понял в чем состоит мой долг перед Ним.
Я – Спаситель, я тот, кто способен стряхнуть с души толстую броню тщеславия.
Я должен помогать им и тогда спасусь сам.
Аз есмъ.
Якут
У нее был очень красивый голос, мягкий, глубокий, опасный, как река в половодье. Впрочем, Эгинеев охотно утонул бы в водах этой реки. Он вообще не понимал, каким чудом ему удавалось сохранять некоторое подобие спокойствия. Он задавал вопросы, вроде бы правильные и уместные, но вместо того, чтобы выслушивать ответы, любовался ею. Леди Маска, леди Химера, недоступная звезда, внезапно оказавшаяся на расстоянии вытянутой руки. Кэнчээри дышал ароматом ее духов, глядел в желтые, одуванчиковые глаза и подумывал о том, как бы прикоснуться к маске.
Как бы заглянуть под маску…
Святотатство.
Его звезда улыбалась, и Эгинеев от этой улыбки таял. Нельзя, невозможно, следует взять себя в руки и работать. Она, его безумная любовь, находится под подозрением.
Господи, какая чушь! Женщину, сидящую напротив, невозможно подозревать в преступлении столь кровавом. Дураку понятно, что она невиновна. Но увы, в глазах начальства единственным дураком был капитан Эгинеев, который отчего-то вдруг разом потерял все былые навыки и характерное для него здравомыслие. Вернее, начальство об этом даже не догадывалось, ибо при малейшем подозрении на нечто подобное, моментально отправило бы капитана Эгинеева в заслуженный отпуск. А то и куда подальше.
Так уж вышло, что начальство ничего не понимает в любви. Да и сам Эгинеев сомневался, что это его внезапное чувство можно назвать любовью, скорее уж оно походило на полноценное умопомешательство.
Вот только умопомешательства ему сейчас не хватало, но Кэнчээри ничего не мог с собой поделать: он страдал, он жаждал прикоснуться с этой женщине, завладеть ею, целиком, вместе с желтыми глазами, волосами невообразимого цвета, хрупкой живой улыбкой и черной проказницей-маской… А она? Зачем она смотрит так, будто уже все знает и на все согласна? Ведьма. Черная леди.
Кстати, она весьма и весьма подходит под описание. Пресловутое зеркало, про которое так долго рассказывала Инга, не произвело впечатления на Эгинеева. Ну зеркало, ну большое, ну дорогое до безумия, он бы в жизни не выбросил столько денег за старую вещь, да и какой с нее толк, ежели в зеркале не отражения, а смутные тени? Что за радость любоваться на собственную кривую тень, а?
– Зеркало? – Химера на секунду задумалась. – Да, у Николая Петровича есть зеркало, старинное и очень дорогое. И очень капризное, к тому же.
– Капризное?
– Как бы объяснить… у него есть характер. Оно показывает лишь то, что ему нравится, понимаете?
– Не понимаю. – Эгинеев и в самом деле не понимал, как это, чтобы у вещи характер был? И как зеркало может показывать то, что нравится зеркалу? Это абсурд. Отражение либо есть, либо его нету.
– За все время я лишь единожды видела свое отражение, четкое, детальное, как в обыкновенном зеркале, а потом, сколько ни смотрелась – ничего, только звездочки и тени… Ник-Ник… Николай Петрович сказал, что оно капризничает, и знаете, я поверила.
А Эгинеев нет. Не в том смысле, что он подвергал сомнению слова Химеры, нет, ее нельзя было заподозрить во вранье. Врут люди, Химеры же… Кэнчээри не знал, что делают Химеры, но чувствовал – врать они точно не станут. А вот господин Аронов вполне способен. Только зачем? Для поддержания легенды о Черной леди? Или цель гораздо более практична? И как это все связано с Августой Подберезинской?
От вопросов голова раскалывалась. И с Химерой разговаривать больше не о чем, все уже обговорено, по второму кругу пошли, но Эгинеев и на третий готов отправится, лишь