того мне на ум, стали казаться неубедительными и невероятными.
В таком состоянии, самое лучшее – отвлечься и отдохнуть; а если к делу вернуться, то потом, позже, со свежими силами.
В кинотеатре «Люксембург» шел в этот вечер американский фильм «Багдадский вор» в старой версии, как я его видел в детстве, в годы, когда иностранные картины еще проникали в СССР. Мне хотелось его посмотреть, и я отправился туда.
Это было словно путешествие в страну прошлого, словно та охота за утраченным временем, о которой писал Пруст[94]! Каждая сцена вызывала с необычайной живостью в моей памяти те впечатления, какие я от нее испытывал ребенком. Но насколько бледнее они мне представлялись теперь!
Задумавшись, забыв об окружающем, я вышел на улицу Месье Ле Пренс и двинулся вниз к метро «Одеон». Стоял густой туман, и только фонари рассеивали мглу позднего уже вечера. Париж в эти дни лихорадило очередным приступом терроризма, студенческих волнений и Бог знает каких еще беспорядков.
Внезапно я оказался в самом центре столкновения между демонстрантами и полицией, в урагане завязавшейся между ними перестрелки.
Вот уж подлинно в чужом пиру похмелье! Получить в этой свалке пулю в мозг или в желудок, или, по меньшей мере, удар дубинкой по башке, – такая перспектива меня ничуть не привлекала.
Я оглянулся вокруг, ища укрытия. Бульвар возвышался над нижними этажами домов; по бокам к ним уходили короткие каменные лестницы. Я юркнул по одной из них. Дверь внизу была не заперта; толкнув ее, я очутился в недлинном тускло освещенном коридоре. Снаружи доносился грохот, звуки криков и выстрелов.
Но прятаться в коридоре тоже неудобно. Как объяснить жильцам, если кто-либо из них выйдет и меня поймает на месте?
Мне показалось лучше пойти навстречу возможным вопросам. Одна из дверей, выходивших в коридор, была приоткрыта, и за нею виднелся электрический свет. Я постучал. Мне почудилось, что кто-то ответил, впрочем, во врывавшемся в улицы гаме ничего различить было всё равно нельзя. Я отворил дверь и переступил порог.
Мне пришлось убедиться, что я ошибся. Комната была пуста; небольшое, скромно обставленное помещение, где обитала, видимо, женщина; можно было подумать, что хозяйка куда-то только что вышла.
Широко распахнув дверь, я толкнул этажерку, расположенную от нее налево, и с нее, сухо щелкнув, упала на пол гребенка. Автоматически я нагнулся и ее подобрал.
Но когда я поднял глаза от паркета, мне представилось зрелище, от которого я буквально окаменел…
На небольшом столике возле кровати стояла вылепленная из розового воска фигурка. И ее лицо с точностью воспроизводило мои черты! Да и тщательно изображенная одежда напоминала мою. Впрочем, какие и могли быть, сомнения отпадали; на подножье статуэтки было каким-то острым орудием нацарапано название: Roudinsky.
Мой взгляд охватил еще лежащую рядом с изваянием длинную вязальную спицу.
Оцепенев, я, совершенно не отдавая себе отчета в своих действиях, сунул в карман расческу, которую до того сжимал в руке.
Иррациональный ужас мною овладел.
Все что угодно, только бы не оставаться в этой загадочной и страшной комнате!
Как ошпаренный, я выскочил в коридор, кинулся к выходу на улицу, взбежал наверх по ступенькам, – и попал прямо в объятия полицейскому бригадиру.
– Кто вы такой? Что вы тут делами? Почему прятались? – заорал на меня служитель закона.
Тщетно я пытался объясниться.
– Вы всё это расскажите в комиссариате! Allez, ouste[95]…
Меня втолкнули в полицейский фургон, вместе с несколькими арабами и неопределенного типа молодыми шалопаями. Ночь мне пришлось провести под арестом.
Наутро, положим, меня отпустили, убедившись, что я никакого отношения не имел ни к террористам, ни к манифестантам. На мое счастье, у меня даже нашелся билет от кинематографа, на котором был обозначен час сеанса.
* * *
Первым моим побуждением, после того как я вернулся домой, наспех поел и, более или менее пришел в себя, было найти объяснение загадке, с которой я накануне столкнулся. Ведь не могло же это быть сновидением? Через полчаса я был в Латинском квартале, на той же извилистой улице имени Господина Принца.
Но… все дома, все подъезды, – если можно так назвать провалы, уходившие далеко ниже мостовой, – выглядели похожими один на другой. Номера я не заметил; здание вроде бы находилось где-то на середине расстояния от метро Одеон до Люксембургского Сада.
В раздумье и колебании, стоял я на том месте, которое больше всех напоминало мне вчерашнее.
Что-то заставило меня обернуться, и я оказался лицом к лицу с дамой средних лет и среднего роста с бесцветным лицом, выцветшими серыми глазами и жидкими белокурыми волосами, облаченной в какую-то бесформенную хламиду.
– Ах, здравствуйте, Марья Антоновна, – безо всякого удовольствия сказал я. – Какая неожиданная встреча!
– Почему же неожиданная? – отозвалась дама. – Я тут живу; разве вы не знаете? А вот вы почему тут?
Я быстро нашелся:
– Да здесь рядом испанский книжный магазин… точнее сказать, южноамериканский. А я, как вам известно, интересуюсь литературой на испанском языке; вот время от времени тут и бываю. А вас я привык видеть только у Назаровых; и адрес ваш оставался мне пока неизвестен.
– Это отчасти даже удачно, что я вас встретила, – продолжала Марья Антоновна. – Мне давно хотелось вас предупредить: перестаньте преследовать своими ухаживаниями Мариночку Назарову! Вы должны сами понимать, что из этого всё равно ничего не выйдет!
Разговор становился явно неприятным; но трудно было его смаху прервать.
– Это почему же? – сухо осведомился я.
– Неужели вам не ясно? Во-первых, она из старой дворянской семьи…
– Собственно говоря, я тоже! – пожал плечами я.
– Ну, уж, оставьте! – хихикнула мегера, – какие еще могут быть подсоветские дворяне! Все ведь знают, что вы – из ди-пи! – сколько презрения старые эмигранты умели вкладывать в это коротенькое искусственное слово известно только тем, кому с ними приходилось общаться. – И потом, – с торжеством добавила она, – советские власти специальным указом дворянское звание аннулировали.
– В отличие от вас, – парировал я, – на декреты большевиков я плюю с высокой колокольни.
Моя собеседница перешла в атаку с другой стороны:
– Во всяком случае, вы больше чем на десять лет старше нее.
Это меня больше всего остального задело и ранило. Но ей, очевидно, аргумент как раз не представлялся очень убедительным, и она перешла на другое:
– А главное, – у вас нет никакого общественного положения и даже никакого постоянного заработка! Неужели вы смеете думать, что…
Я, в конце концов, всерьез разозлился.
– Знаете что, Марья Антоновна? Вы бы не лезли ко мне с непрошенными советами, в коих я не нуждаюсь. Вы ведь не мать Марины и, сколько я понимаю, не ее отец!
– Да, но я старая знакомая их семьи! Тогда как вы появились в их доме совсем недавно.
– Жаль, что у них есть такие знакомые как вы! – бросил я ей в лицо. – Мне вы знакомы мало, и принимать от вас ни поучения, ни приказания я