быть, она была в двух шагах… Чего другого я мог пожелать, как чтобы она вернулась, чтобы мы могли примириться, чтобы всё вновь стало, как прежде?
Я положил руку на рычаг. Экран несколько раз переменил цвет; мой слух уловил легкое потрескивание, словно бы от пламени, пожирающего фанеру.
* * *
Ах, сердцу больно и посейчас, лишь я вспомню о ней! Как она была хороша, эта русская парижанка, с ее глазами, полными непонятной ностальгии, словно глядящими в бесконечную даль! Какой нежностью, безбрежной и бездонной, озарялось, бывало, всё во мне, лишь я замечал ее фигурку, среднего роста, скорее полную, типично русскую, на другой стороне улицы… А так случалось почти каждый день.
Конечно, я искал этих встреч, дно, ненасытно, как наркоман – морфия или кокаина. Она жила по соседству со мной; но разве я мог решиться с нею заговорить? Нет, провести несколько часов на улице, в мороз или жару, в непрестанном волнении, лишь для того, чтобы поймать удивленный взгляд глаз, подобных морской волне, и проводить ее взором, когда стук ее каблучков будет тонуть вдали. Она никогда не оборачивалась.
Случайная услуга, которую мне удалось оказать ее отцу… Приглашение к ним в дом… Перехватив ее на улице, через несколько дней, я с прерывающимся дыханием пробормотал приглашение в оперу… и не поверил ушам, когда она согласилась:
– Если хотите…
Дни, которые последовали за этим. Сколько их было? Девять или десять?
Лучшие дни лета. До того, помню, шли дожди, потом тоже. Но эти полторы недели были безоблачные, жаркие залитые, пронизанные солнцем. Всё было свет и радость вокруг.
Где мы не побывали! Пышные ложи оперы с их красным бархатом и золотом… и золотой завиток на виске подле меня… белые ручки, которые хлопали так сильно, что хотелось их удержать, чтобы они не ушиблись…
Лучшие кинематографы на Елисейских Полях, затопленных электричеством и толпой, с их просторными вестибюлями и залами ожидания… в одном из них, утонув в глубоком кресле и закуривая из моих рук длинную, тонкую папироску, Нина мечтательно произнесла:
– Я бы хотела тут остаться навсегда…
Нотр-Дам де Пари, с вершины которого мы глядели словно из рая на раскинувшийся далеко у нас под ногами Париж. Словно воздушный силуэт Нины на фоне прозрачной голубизны неба, шум и многоязычный говор туристов вокруг…
Кафе на набережной Сены, в Латинском Квартале, на Монпарнасе… арабский ресторан, где всё было как в сказках тысячи и одной ночи… и принцесса рядом со мной… китайский ресторан на улице Монтань Сент-Женевьев, где черноволосая девушка с приветливой улыбкой заботливо смотрела, сумеем ли мы справиться с экзотическими блюдами… русский, где Нину, к ее смеху, упорно называли мадам. Конфеты, папиросы, такси… Отложенные мной за долгие месяцы деньги, защита от неожиданной беды, растаяли как дым; но я об этом не думал. Я вспомнил про это только тогда, когда Нина мне заявила, что любит другого и полагает, что нам лучше больше не встречаться.
Как я мог прежде не видеть ее бессердечия, эгоизма и жестокости, едва прикрытых физическим очарованием? Ее жажду роскоши, ее холодную душу, ничем не стесняющуюся, ни о ком не заботящуюся, лишь бы самой получить все удовольствия?
Но, я ее любил. Любовь всё прощает, всё обволакивает покровом жалости и сочувствия, во всем находит только красоту и прелесть…
* * *
Все эти мысли прошли у меня в голове всего за несколько коротких: минут… прежде, чем я увидел Нину, идущую по бульвару напротив дома, быстро и с рассеянным видом…
Так! разве я мог ошибиться, имея перед глазами эти волосы цвета спелого колоса, собранные в тяжелый жгут… наконец, это голубое платье, которое я видел меньше чем час тому назад.
Я всё забыл и кинулся к двери. Мгновение спустя я был рядом с девушкой.
– Как… вы? – произнесла она с удивлением, в котором мне почудилось радостное облегчение.
Я горячо охватил ее руку.
– Простите, если я была с вами слишком резка, – сказала она тихо, – я чувствую, что мне было бы тяжело так расстаться с вами…
Через полчаса мы вместе сидели в кино.
* * *
Конечно, всё это было лишь краткий интервал, лишь небольшая задержка. С Ниной я разошелся окончательно через пару дней, и всё это иллюзорное примирение принесло мне только новые унижения и лишнюю горечь. Когда бы я мог всё это забыть совсем, чтобы не вздрагивать иногда вновь и вновь от стыда и жгучего страдания!
Но вот что более любопытно.
Много, много раз я старался отыскать дом изобретателя волеусилительной машины. Но ни улица, ни номер не запечатлелись у меня в памяти. Мне часто представлялось, что я около его жилища, вот еще шаг и признаю его дом, но эта надежда всегда оказывалась тщетной.
Мне и посейчас кажется, что я слышу ехидное хихиканье этого старого хрена, склонившегося над своим сатанинским аппаратом! Стоит ему пожелать, и он сбивает меня в моих поисках. Так что я отчаялся, и больше не пробую его найти.
«Литературный Европеец» (Франкфурт-на-Майне), декабрь 2004, № 82, с. 15–17
Нелюдь
И взор померк, и воли огнь потухПод чарой сатанинского обряда.В. Я. Брюсов[93]
На именинах у Софьи Димитриевны я застал многочисленное общество и в том числе отца Никанора. Они с хозяйкой были знакомы с давних пор, с тех лет, когда он еще и не думал о принятии сана.
За веселой оживленной беседой и обильным угощением мы с батюшкой засиделись дольше других, и вышли на улицу с расчетом не опоздать к последнему метро.
Оба были в наилучшем расположении духа, но промозглая сырость воздуха и темнота, после теплой ярко освещенной комнаты сразу подействовали на наше настроение как-то охлаждающе.
Путь лежал по широкой аллее, по тротуару, засыпанному опавшими листьями, мешавшими порою ходьбе. По бокам тянулись железные заборы, а за ними обширные сады; двух– или трехэтажные, в большинстве, дома скрывались где-то в глубине и казались совсем маленькими. Лишь изредка кое-где в них мерцали огоньки за закрытыми ставнями окнами.
Фонари отстояли далеко друг от друга и горели тусклым пламенем.
Город выглядел пустынным и мертвым. Появившийся прохожий, двигающийся нам навстречу, составлял редкое исключение.
Когда его фигура вынырнула из зоны мрака, мне бросилось мимоходом в глаза злое и странно перекошенное лицо.
Мой духовник вдруг остановился и осенил его широким знамением креста.
Что произошло дальше, мне трудно описать, хотя все подробности накрепко навсегда врезались мне в память.
Существо перед нами вдруг упало на четвереньки. Нет, я выражаюсь не совсем точно. Его вытянутые руки касались земли и, равно как и ноги, представлялись окоченевшими, подобно сухим сучьям. Огромными прыжками оно (человеком я не мог бы это создание называть) понеслось вперед, минуя нас; затем проделало скачок – вбок и перемахнуло через изгородь. Затрещали кусты, зашелестела