прикрепленной к косяку наружной двери, чтобы открыть ее надо было соступить с бетонного порога. Половичок на бетоне буквально предлагал добро пожаловать.
Гостиная была узкой, безвоздушной и выполненной в зеленоватых и коричневых оттенках кленового сиропа. Вся застелена толстым ковром. Диван-кровать, кресла и журнальные столики явно приобретались в ансамбле. Из часов, купленных по каталогу, через интервалы показывалась птичка; вязаная картина над каминной полкой выражала традиционные пожелания дому и его обитателям. Чай со льдом был сладким до судорог. Восточную стену комнаты – которая, как вывел Этуотер, была несущей и общей с соседями по дуплексу, – замарало странное пятно или водяной знак.
– Думаю, я говорю за многих, когда спрошу, как это работает. Как вы это делаете, – Этуотер сидел в мягкой качалке рядом с телевизором и потому лицом к художнику и его жене, которые были вместе на диване-кровати. Репортер удобно скрестил ноги, но не качался. Он потратил достаточно времени на предварительную болтовню об округе и собственных воспоминаниях о региональных достопримечательностях и установил с Мольтке раппорт, чтобы они расслабились. Диктофон лежал на виду включенным, но не забывал Этуотер и про стенографический блокнот, потому что с ним в руках больше был похож на популярный стереотип человека из прессы.
Почти сразу стало понятно, что в художнике и/или динамике брака что-то не так. Бринт Мольтке сидел сгорбившись или насупившись, подвернув носки внутрь и положив руки на колени, – поза, напоминающая о нашкодившем ребенке, – но в то же время улыбался Этуотеру. То есть улыбался все время. Не пустой профессионально-корпоративной улыбкой – но ее эффект на настроение был тем же. Мольтке был коренастым человеком с бакенбардами и зачесанными в каком-то кривобоком «утином хвостике» седыми волосами. Он сидел в брюках «Сансабелт» и темно-синей трикотажной рубашке с названием своего работодателя на груди. По вмятинам на переносице было видно, что иногда он носит очки. Еще специфичным казалось, как отметил Этуотер стенографией Грегга, положение ладоней художника: большие и указательные пальцы образовывали на коленях идеальный круг, который Мольтке держал или как бы направлял перед собой в виде какой-то апертуры или мишени. Кажется, он сам не замечал этой своей привычки. Жест был одновременно нескрываемым и каким-то туманным в плане того, что мог бы значить. Добавить застывшую улыбку – и от такого вида могли бы сниться кошмары. Руки самого Этуотера находились под контролем и вели себя прилично – тик с кулаком проявлялся только наедине с собой. На журналиста с двойной силой накинулась сенная лихорадка, но он все равно не мог не отметить запах «Олд Спайса», который мистер Мольтке испускал целыми колыхающимися волнами. «Олд Спайс» был запахом отца Скипа и, судя по всему, отца его отца.
Узор на обшивке дивана-кровати, также не понаслышке знал Скип Этуотер, назывался «лесные цветы».
↓
Достижения младшего редактора ЧП в печати были только одним примером того, как вечеринки и корпоративные празднования «Стайла» благодаря разным уравнивающим традициям, фишкам и пренебрежению протоколом стали завистью стажеров печатных СМИ всего Манхэттена. Эти мероприятия проходили на шестнадцатом этаже, обычно в формате открытого бара; иногда даже кормили. Обычно скучный и невыносимый глава корректорского отдела пародировал разных американских президентов за курением марихуаны так, что просто надо было видеть. С правильной маркой водки и источником открытого огня старшую секретаршу с Гаити можно было умаслить дышать огнем. Очень странный старший ассистент из отдела разрешений, почти каждый день приходивший в офис в грязном дождевике вне зависимости от прогноза погоды, оказывается, был в актерском составе оригинальной бродвейской постановки «Иисуса Христа – суперзвезды» и организовывал порою даже очень пикантные ревю. Некоторые стажерки одевались по случаю в странное; ногти обычно красили штрихом. Стажерка миссис Энгер однажды пришла в белой кожаной куртке с безвкусной бахромой и парой пистолетов с пистонами в набедренных кобурах на ремне. Давний руководитель «очков» мутил с помощью «Кристал Лайт», «Эверклира»[55], очищенных фруктов и обычного офисного шреддера напиток, который называл «Последнее манго в Париже». Ежегодная стажерская эрзац-церемония награждения во время кульминации оскаровской недели часто собирала звездных гостей – в каком-то году даже появился Джин Шалит. И так далее и тому подобное.
Но из изумительных и простонародных традиций этих гулянок ни одна не ценилась так, как ежегодный экзерсис миссис Энгер в самопародии для сабантуя в честь комбинации Нового года и закрытия двойного выпуска «Самые стильные люди года». Убранная дизайнерской бижутерией, она жеманничала и паясничала с фальцетом и лорнетом, поджав голову так, чтобы получился двойной подбородок, семеня с коктейлем из шампанского, словно одна из вдовствующих гусынь из фильмов братьев Маркс. Трудно передать, какой эффект этот номер оказывал на мораль и боевой дух. Весь остальной издательский год миссис Энгер была фигурой почти ветхозаветного почитания и ужаса, серьезная как инфаркт. Ветеран Флит-стрит и двух разных стартапов Р. Мердока, которую в 1994 году зазывал журнал Us на условиях, вошедших в цеховые мифы, миссис Энгер смогла впервые в истории журнала «Стайл» вывести его на прибыль и, как говорилось, пользовалась влиянием на высочайших уровнях «Эклшафт-Бод», а также носила один из первых брючных костюмов от Версаче в Нью-Йорке, и вообще была не промах.
↓
Миссис Эмбер Мольтке, молодая супруга художника, носила большое развевающееся домашнее платье в пастельных тонах и расплющенные эспадрильи и – к лучшему или к худшему – была самой сексуальной женщиной с ожирением, которую видел Этуотер. Восточная Индиана славилась красивыми пышками, но это была не женщина, а целое зрелище – четверть тонны чистейшей среднезападной миловидности, и Этуотер уже заполнил несколько узких страничек блокнота описаниями, аналогиями и абстрактными энкомиями в честь миссис Мольтке, ни одну из которых нельзя будет вместить в сжатый текст, чью заявку и подачу он продумывал даже тогда. Отчасти привлекательность была чисто атавистической, признавал Этуотер. Отчасти она просто рождалась в контрасте – облегчении после впалых щек и голодных глаз манхэттенских женщин. Этуотер наблюдал, как стажерки «Стайла» взвешивают еду на маленьких фармацевтических весах перед употреблением. В одном из наиболее абстрактных пассажей в блокноте Этуотер теоретизировал, что миссис Мольтке, возможно, брала некой негативной красотой, состоящей в основном в ее неспособности отвращать. В другом – сравнил ее лицо и шею с тем, что псовые видят в полной луне, когда воют. Младший редактор, очевидно, не увидит ни буквы из этого материала. Кто-то из штатников БМГ выстраивал статьи постепенно, с нуля. Этуотер, изначально учившийся на специалиста по бэкграунду для ежедневных новостей, конструировал статьи для ЧП, вливая в блокноты и текстовый процессор целый водопад прозы и затем