представить проект сибирского университета. Понимаете, что это значит?
И он опять подхватил Адю, радуясь, как мальчишка. И если бы ему сказали в тот день, что радость его преждевременна, что сибирский университет будет открыт лишь спустя полтора десятка лет, он бы ни за что не поверил. Такой близкой казалась цель.
Лето 1874 года, словно в награду за долготерпение, подарило Ядринцеву немало счастливых дней. В конце июля состоялась помолвка с Аделаидой Федоровной Барковой, а затем и свадьба. «Все кончено! Со вчерашнего дня ношу кольцо на руке, — говорит он друзьям. — Кто я есть? Бедный литератор со случайным заработком. Но Аделаида Федоровна, Адечка Баркова, чудесная и мужественная женщина, разделяя взгляды мои и стремления, не побоялась разделить и бедность…» Впрочем, Александра Ивановна, мать сделала все возможное, чтобы жизнь молодых начиналась безбедно.
Это же лето подарило Ядринцеву и еще одну радость: вернулся наконец из ссылки верный друг и соратник Григорий Николаевич Потанин. И тоже не один, а с женой — Александрой Викторовной Лаврской (бывшей Лаврской), с которой Адя была знакома по Нижнему.
Нередко теперь они собирались в доме Ядринцевых, сибиряки, возмужавшие и, несмотря на многочисленные невзгоды, выпавшие на их долю, а может, и благодаря этим невзгодам, окрепшие духом, твердо стоявшие на ногах: Григорий Николаевич и Александра Викторовна, являвшиеся минута в минуту к назначенному времени; переполненный литературными новостями Николай Иванович Наумов, сборник рассказов которого «Сила солому ломит», вышедший недавно, сделал его чуть ли не самым популярным среди читающей публики.
Приходил Омулевский. Здоровье его поправилось, зрение восстановилось, и он с каким-то трогательным волнением признавался:
— Ах, друзья, вы себе представить не можете, какое это счастье видеть вас всех своими глазами!
И читал новые стихи.
Потанин в то время жил мечтой об экспедиции в Центральную Азию. Семенов всячески его поддерживал, направлял.
Однако первая экспедиция состоялась не в Центральную Азию, а в Крым, куда он ехал с профессором Иностранцевым, чтобы исследовать условия водоснабжения царских имений Ливадия и Ореанда. Перед отъездом Григорий Николаевич зашел попрощаться, и Ядринцев, уже знавший о цели экспедиции, язвительно заметил:
— Слыхал, в Крым едете? Благоустраивать царские владения? Ну, отец мой, поздравляю вас от души! Кто бы мог подумать: бывший каторжник, ссыльный, а сегодня…
— А я слыхал, вы генерал-губернатора собираетесь сопровождать? — не остался в долгу Потанин.
— Да! Но ведь я его сопровождаю не в Крым, а в Сибирь.
Они засмеялись, обнялись: «Что бы мы ни делали, все делаем во имя Сибири!»
* * *
Вскоре Ядринцев отправился на родину, в Омск, где почти десять лет назад он содержался в тюремном замке как опасный государственный преступник, откуда по этапу был препровожден в ссылку и куда возвращался теперь по иронии судьбы одним из ближайших помощников нового генерал-губернатора.
4
Сибирское лето коротко. Едва отзвенят полые воды, сгоняя остатки снега, ударит первый молодой гром, прошумят обвальные дожди, оплодотворяя землю, и земля, пресытившись и отяжелев, погонит из недр своих росток за ростком, рожая неисчислимое множество цветов и злаков; по лугам и забокам, в густолесьях и на лесных опушках, на солнцепеках, вдоль многочисленных речек и речушек, озер и болот зачернеет и закраснеется всевозможная ягода — смородина и ежевика, черемуха и черника, боярка и облепиха, малина, брусника, костяника, калина, морошка… Всего и не перечтешь!
Леса и поля в эту пору полны всякой всячины. А травы — косой не прошибешь.
Богато, щедро сибирское лето, если погода тому способствует — и дожди к сроку, и тепла в достатке.
Но случается, за все лето не выпадет ни дождинки, земля пылью возьмется, потрескается, как трескаются губы, пересохшие от лоры и жажды, хлеба и травы почахнут на корню. Тогда — беда. Голод. Бескормица. Два лета назад Сибирь испытала такое бедствие; в инородческой степи не осталось коней — пало за зиму больше ста тысяч, дошло до того, что прекратилась гоньба по тракту, а нарымские жители, остяки, в порядке ямской гоньбы сами впрягались в телеги…
— Вот вам, Николай Геннадиевич, сибирские контрасты, — говорил Ядринцев Казнакову, зайдя к нему перед отъездом на Алтай, где он собирался поближе познакомиться с положением инородцев и местных крестьян, собрать материал для задуманной большой книги о Сибири. Он еще весной намеревался выехать, тщательно готовился, продумал маршрут, да задержали непредвиденные обстоятельства. — А между тем, — продолжал Ядринцев, — Сибирь считается богатою страной. Все верно — богатая. Но как распределяются эти богатства! Вам уже не раз, полагаю, доводилось слышать это выражение: сибирский рынок, зарождение, развитие сибирского рынка… А что это такое, сибирский рынок?
— Что же это такое, по-вашему, сибирский рынок, Николай Михайлович? — спросил Казнаков.
— Да, вот именно, что же это такое сибирский рынок, которым мы так умиляемся и который делает, между прочим, того же инородца рабом? — горячился, легко воспламеняясь, Ядринцев.
— Но как же так? По существующему положению рынок должен внести оживление, поднять жизненный уровень…
— Чей уровень? — усмехнулся Ядринцев. — По существующему положению уровень одних действительно поднимается, а другие, как я уже говорил, становятся рабами этого рынка… Вы только посмотрите, какая пропасть разделяет людей!
— Отчего же так происходит?
— Да оттого и происходит, Николай Геннадиевич, что зиждется нынешний рынок на односторонней наживе…
— А законы?
— Где они, эти законы? Да и те, что есть, писаны пером. А купец да кулак, мироед сибирский, орудуют топором.
— Так уж и топором?
Ядринцев помолчал, глядя в окно сквозь густое сплетение разросшейся во дворе сирени, перевел взгляд на строгое и спокойное лицо Казнакова, крупное, с правильными чертами, в котором все, казалось, природою было учтено и отпущено в нужных пропорциях — генерал был красив, с благородною осанкой.
— И топором, ваше высокопревосходительство, — ответил Ядринцев. И добавил: — Это вам, Николай Геннадиевич, надобно знать. Как генерал-губернатору.
Потом заговорили об университете. И Ядринцев переменился в лице, помрачнел.
— Что же происходит, Николай Геннадиевич? Проект был одобрен самим государем, а воз и ныне там…
— Надо ждать, Николай Михайлович.
— Но сколько ждать?
— Надо ждать, — повторил Казнаков. — Набраться терпения и ждать, не теряя веры.
* * *
«Веру-то я не потерял», — думал Ядринцев много дней спустя, вспоминая разговор с генерал-губернатором. Пара коней, позвякивая наборной сбруей, катила уже далеко за Томском, где Ядринцев задержался всего на один день, и теперь с жадным, каким-то ненасытным интересом смотрел по сторонам — дорога то огибала леса и лесочки, березовые колки, шла кромкой поля, то ныряла в тенистую прохладу, словно погружаясь в зеленый омут… Жара отступала. Дышалось тут легко, свободно. Хотелось соскочить