Северус после двойного семяизвержения вовсе не чувствовал усталости, нет. Напротив, он сейчас был готов к тому, чтобы, как животное встать на четвереньки и опуститься на локти, предоставляя вход распалённому Квотриусу. Он был сейчас жарким, как июльское солнце, светящее в спальню Гоустла, уже давно поднявшееся и зовущее Северуса, листающего в постели какой-нибудь научный журнал или лирику, просто пойти и, схватив на кухне кусок тёплого, дорогого пшеничного хлеба с ломтём мяса - парной телятиной, искупаться, наплаваться вдоволь нагим, чтобы течение обмывало всё благородное тело, в прохладной, проточной реке Устер, оставив все мысли о науках в сторонке, где-то посреди одежды на берегу.
Так и свершилось то, чего возжелал Северус в ночь тяжкого ранения Квотриуса. Но то, что так и не осуществилось на протяжении недели. А была неделя сия такой мучительно долгой и тяжёлой, как для магической, так и для обычной, человеческой его сущностей, какой никогда не было места даже в донельзя напряжённой, прежней, той, что была до Последней Битвы и последовавшей за нею Войны жизни Снейпа. А жизнь его, надо сказать, хоть и двойною, но и героическою была в те, казалось бы, давние, прошедшие, но вовсе, как казалось бы, незабытые тяжёлые времена.
… И хоть с трудом превеликим, но промолчал Северус, когда боль от проникновения пениса брата охватила его, сжав зубы до скрипа и прикусив до крови язык. Тем создал он боль иную, отвлекающую. Но уже совсем скоро, когда Квотриус, войдя в брата старшего полностью, замер на несколько минут, подарив тому чувство неизъяснимой прелести и наслаждение от заполненности, завершённости, объединённости своей во единое целое, в одного андрогина, одного гермафродита, одно, правда, однополое, а не двух- или, скорее, бесполое существо превратив брата своего высокорожденного, ждавшего этого мгновения столь долго, боль почти забылась.
И вот Квотриус несмело, в начале рывками, стал двигаться в брате своём, но природа возобладала над его осторожностью, робостью и кротостью. И вот уже двигается он сильно, выходя и возвращаясь, как птица некая в гнездо своё, но не радуется Северус, а молчит. Значит, не так хорошо ему, как брату младшему, познавшему, нарушив волю грозных и милостивых в одно мгновение богов, брата старшего, овладев им. Но всё, что сумел Квотриус, так это причинить только боль сильную, которую стоически перетерпел брат, не издав ни вскрика, ни стона даже. Хотя до сих пор со стыдом воспоминал полукровка, как кричал в первый раз, но вот его, теперь уже его Северус…
Северус не кричит даже от сильнейшей боли, в отличие от него, Квотриуса недостойного, несовершенного. Может, сие от того, что Северус верует в богов своих «прекрасных», но не рассказывает о них ни грана правды сокровенной.
О, конечно же, младший брат зыбыл, ибо Северус же не просто двигался в нём, Квотриусе, но менял позу свою, чтобы затронуть тот орган, коий ласкал тот пальцами так неистово, а, войдя в брата, позабыл о нём. Ибо наслаждался собственным движением в столь восхитительно узком, горячем жерле. Надо же, пора уже попробовать привстать повыше. Вот так, нет, так, нет, вот так, покуда не застонет брат Северус.
[i]О, какая страсть скрывалась в возлюбленном брате моём, доселе молчавшем! Как почти жалобно стонет он, прося о продолжении движений моих. Вот так, ещё немного, и пенис мой вскоре взорвётся фонтаном семени, заполнив узкую глубину и хлынув через край, наружу…
Но Северус же только начал получать удовольствие, как же осмелюсь я столь скоро прервать его? Надо задержаться на месте, так, теперь снова медленно двигаться, освободить помыслы, как советовал он мне недавно, когда я ещё был похож на чело… О, да, надо думать о себе, отвратительно костлявом и страшном, совокупляющимся с превелико, необычайно красивым великолепным воином, несомненно, будущим всадником, высокорожденным патрицием… там, у себя, хоть и здесь его не обошли почестями… Сделав... Остановиться, задыхаясь… Господином… дома семьи Снепиусов… А это суть… величайшая честь… Не о чести думать надобно...
Уродлив я… Мерзок я… Неприятно не то, что прикоснуться ко мне, а даже взглянуть на меня препротивно… Отталкивающе страшен я, как ламия в истинном обличии…А не в обманном - прекрасной, но бледной женщины во всём белом... Завладевающей остатками сонного разума мужчин и через них прокрадывающейся к женщинам - жёнам, любовницам, сёстрам, да даже дочерям мужчин...
… Вот и пенис мой готов к дальнейшим действиям… Увидеть зерцало, всмотреться…
Да я же тот, прежний! Белый ликом, с округлым подбородком и длинным отцовским носом, но нормального, обычного вида, не заострившимся, как наконечник дротика сущего, каким он есть, острый, нацеленный на ворога…
Я опять пылаю, Северус же сорвал голос и молчит, Всё, я излился… А Северус? Отчего - нет? В чём дело?..
И всё это, столь желанное и Северусу, и мне, произошло днём, пред ликом солнечного Сола, во время, запретное для любви. Ибо грешны мы оба, но всем живущим суждено одно лишь печальное Посмертие, в коем человеки теряют плоть свою, душу обнажая для страдания бесконечного и нескончаемого. Так не всё ли равно, когда, греша, сойтись вместе любящим сердцам, объединившись в единое, неразрывное, величественное от любови огромной, весь мир подлунный объемлющей, существо?Под светом Селены бы сойтись нам, но не Сола. Тогда и стыда меньше мне, познавшего брата моего старшего, было бы. Но уж, что сделано, то сделано, и не мне жалеть о сём. Как хорошо мне было внутри брата моего, узкого, жаркого, божественного… такого соблазнительного, что, будь моя воля, вторично вошёл бы я в него… Нет, таковая мысль греховна.
- Беги, Северус, беги. Кажется мне, «раб» твой попал в сугубую неприятность! Опять сей Гарольдус! Но оставим сие, беги же, выручай его из неприятностей!
Ну, что могло с ним, свободным человеком на территории лагеря, случиться… такового, особенного уж излишне?!
- Он обряжен в одежду, причём боевую, воина гвасинг! Вот что! А он расхаживает по лагерю без проводника, то есть, без меня! Конечно, его вскоре зажопили, - выразился на народной латыни старший брат.
А она была столь непрельщающа для брата младшего, и брат старший о сём ведал, но всё равно употребил простонародное слово.
Брат был не не шутку встревожен состоянием этого бывшего раба, коему Северус даровал схожее с благородным имя - Гарольдус, от щедрот своих. Лучше бы он потратил щедроты сии на меня, хоть и недостойного, но не в степени таковой, как сей Гарольдус. На самом деле зовут его почти собачьей кличкою - Ларри. Похоже на прозвище сие зовут ромеи цепных псов своих, Латраро* * , по крайней мере, среди собачьих кличек имя это встречается довольно часто и постоянно.