Читать интересную книгу Дезертир - Валериан Якубовский

— Проезжал тут один на велосипеде, — сказал старик, отмахивая от себя дым папиросы. — Я его тут кажное воскресенье вижу, только не знаю, кто он. Видать, не здешний… А ты, парень, откуда?

— Из Губина.

— Чей будешь? Я в Губине всех знаю.

— Меня не знаешь, — схитрил Шилов. — Я приезжий.

Свернув на тропинку через картофельное поле, он пошел тихо. "Неужто Лучинский проезжал?" — завертелось у него на языке. Он знал, что Лучинский купил велосипед, и не раз видел его по воскресеньям на велосипеде… А сегодня — суббота…

Махнув рукой, Шилов проскочил поле, спустился под гору, подальше от дороги, оставил справа Песчанку и вышел к павловскому коровнику.

— Как пройти к Васильевской переправе? — спросил он женщину в белом халате, которая стояла у дороги с флягами молока и ожидала подводы.

— Спускайся вниз, — ответила женщина, — и шагай по меже у ржаного поля. Межа упирается в реку. Там и увидишь лаву.

Нарвав полевых цветов, Шилов переправился через речку и по крутому съезду поднялся к кладбищенской ограде. Он помнил, где хоронили отца. Но подойти к могиле боялся. А вдруг там Лучинский?

И точно… Забравшись на чердак пустующего дома бывшей церковноприходской школы, Шилов притаился у смотрового окна и взглянул на убогие кладбищенские кресты. У могилы Валентины с кистью в руке стоял Лучинский. На сварочных швах арматуры появилась ржавчина, и Лучинский решил в свободную минуту, в будний день, подновить оградку светло-голубой краской.

Покрасив оградку, он несколько раз мазнул кистью по пирамидке, поправил цветы на могиле, уложил в сумку инструмент и краску и, закрыв дверцу, низко поклонился Валентине. Не оглядываясь, Лучинский подошел к изгороди, где стоял велосипед, и повел его спуском к реке.

Когда он скрылся в зарослях ивняка на левом берегу, Шилов слез с чердака и проник на кладбище. Трогательная картина прощания Лучинского с могилой не выходила из головы. Шилов осторожно подошел к ограде. Сердце его наполнилось щемящей болью. По телу пробежала дрожь.

Шилов открыл дверцу и положил на могилу букет рядом с цветами Лучинского. Из овала пирамидки задумчиво смотрела на него Валентина.

— Прости, сестра, что ты здесь по моей вине, — сказал Шилов и, пустив слезу, повалился на дерн. — Пускай сырая земля станет тебе пухом.

Сколько времени он пролежал на могиле, вздрагивая и всхлипывая, трудно сказать. Но когда поднялся, цветы его, не перевязанные травой, как живые, рассыпались. Шилов вскрикнул и пустился бежать прочь, не закрыв за собой даже дверцы. "Не принимает", — проговорил он про себя, спускаясь к реке. Но вдруг остановился, сунул руку в карман, достал десятирублевую бумажку и, взглянув наверх, невольно почесал затылок.

Отправляя сына в Васильевское, мать не пожалела десятки на могилу Евдокии Блаженной, возведенной верующими в святые. Вспомнив об этом, Шилов вернулся на кладбище, отыскал оградку Евдокии, увешанную рушниками, поклонился могиле, усыпанной мелкими деньгами, и бросил к кресту десятку…

Ночами Валентина больше не приходила во сне. "Значит, простила", — рассуждал Шилов и в воскресенье решил сходить к Ершову за отпущением грехов.

Утром он вышел из калитки, когда мать возилась с чугунками у печки и лампадка горела перед образами. Оглядевшись вокруг, он повернул на Вондокурскую тропинку. Солнце поливало и слепило его розовыми лучами. Стволы стройных сосен, казалось, краснели от стыда и угрожающе шумели вершинами. Как в пустоте, гулко отдавались в лесу человеческие шаги.

Со времени гибели Ершова, Шилов ни разу не побывал у волчьей ямы, если не считать того дня, когда возвращался из города и проходил мимо. Испытав чувство самоуспокоенности от посещения Васильевского кладбища, он волей-неволей заставил себя исполнить долг христианина и освободиться от кошмарных снов, которые изматывали его чуть ли не каждую ночь.

Лесная полянка с черемухой пришлась ему не по душе. Кто-то надрубил корявый ствол, и голые ветки, умирающей лесной красавицы, уныло скрипели на ветру. Боковые побеги, сохранившие соки жизни, сбросили молочно-розовый наряд, и бледные листья по-осеннему сыпались и кружились в воздухе. Шилов заметил, что и птицы как-то настороженно перекликались и, перелетая с ветки на ветку, прятались от него в чаще деревьев и кустарников.

Но вот он подошел к волчьей яме и остановился шагах в десяти. Яма по-прежнему оставалась незаметной для глаз прохожего. Однако сучья, наваленные когда-то горой, осели и прогнулись внутрь от собственной тяжести.

Вдруг оттуда выскочил какой-то серый комок и бросился Шилову под ноги, когда он опустил голову и пригнул колени, чтобы поклониться могиле.

Шилов шарахнулся в сторону и, не разбирая дороги, пустился наутек. Ветер, усиленный движением, свистел в его ушах. Деревья, казалось, гнулись, протягивая мохнатые лапы, словно хотели схватить беглеца и вернуть к яме.

Остановился он у задворков и, тяжело дыша, выглянул из-за куста. Возле дома бродили две женщины. Одну Шилов узнал. Это была Лидия Кузьминична, налоговый агент. Она держала блокнот и что-то записывала. Другая незнакомая девушка с треугольной саженью, ходила по кромке огорода и отсчитывала метры. "Производят обмер участка", — догадался Шилов и притаился за кустом в ожидании, когда уйдут женщины.

Он долго не мог успокоиться. Тело колотила дрожь. Сердце неимоверно стучало в груди. "А ведь у ямы, наверняка, был заяц", — подумал Шилов и вернулся к волчьей яме, но подойти поближе и заглянуть в нее не посмел.

Часа через два Шилов лежал уже на полатях и напряженно думал о неудачной прогулке в лес. Она не принесла ему успокоения. Испугавшись зайца, он обвинил себя в трусости и неспособности владеть собой.

Остаток дня Шилов провел на полатях, вглядываясь в волшебный сучок в потолочине, который помогал ему думать. Вечером он сказал матери, что ему нужно куда-то съездить, иначе сойдет с ума и перестанет быть человеком вообще. Он боялся возврата прежних болезненных видений — галлюцинаций и убеждал мать, что ему позарез нужны дальние поездки.

— Съезди в город, — посоветовала Татьяна Федоровна.

— Завтра понедельник. Люди на работе… Может, ничего?

— На чем съездить-то? На теплоходе? Даром не надо.

— Почто на теплоходе? На пригородном. С Ядрихи.

Шилов согласился ехать на пригородном поезде. Рано

утром надел под брюки синие плавки, чтоб можно было искупаться и позагорать на пляже. Натянул бирюзовую бобочку с "молнией", отыскал черные очки и налегке, без пиджака, в чешских туфельках франтом отправился на Ядриху.

Взяв билет за пять минут до прихода поезда, когда у кассы никого уже не было, он прошел к западному крылу платформы, чтобы попасть в последний вагон, где ездили путевые рабочие. Отгородившись от пассажиров, они безбожно сквернословили, курили и резались в карты. Об этом Шилов узнал от матери, когда она собирала его в дорогу и наставляла, куда садиться.

Открыли семафор. На повороте показался сизый дымок паровоза.

— Идет! — закричали на платформе, и толпа зашевелилась.

Поезд застучал на стрелках и, изогнувшись, повернул на первый путь. Засвистел локомотив и остановился, шипя и выпуская клубы белого пара.

Шилов заскочил в тамбур. В вагоне на желтых диванах, с высокими спинками сидели в светло-оранжевых куртках рабочие и гоняли "козла".

Выбрав свободный диван поближе к выходу, Шилов по ходу поезда пристроился к окну и уткнулся в развернутую газету.

Когда поезд тронулся, в вагон вошла Мария Михайловна и присела на край дивана, на котором находился Шилов. Она опоздала на поезд и садилась на ходу, попав в последний вагон.

К счастью, Мария Михайловна не узнала Шилова, потому что сразу же, не взглянув на него, открыла сумочку, достала книгу и начала читать.

Шилов готов был провалиться сквозь землю. Сердце его зашлось и, казалось, перестало биться. Он не знал, как избавиться от опасной соседки, чтобы не дать ей опознать его и вызвать контролеров для задержания.

Вдруг ни с того, ни с сего Шилов бросил тревожный взгляд в окно, будто заметил на платформе товарища, не успевшего сесть в поезд. Сорвался с места и, шурша газетой, скрылся в восточном тамбуре.

Мария Михайловна увидела только спелый овес нестриженого затылка молодого человека. Ей и в голову не пришло, что упустила важную птицу. А Шилов закрылся в уборной соседнего вагона и вышел в тамбур, когда поезд остановился у блок-поста. Оставшиеся сорок минут, включая стоянку на узле, он пролежал на верхней полке, закрывшись газетой, и напряженно думал, узнала ли его Мария Михайловна. А что, если узнала? Нет… Не должна. Она ни разу не взглянула на него. И если видела, то видела волосатый затылок, по которому в наши дни трудно узнать родного сына. Тем более что Мария Михайловна одиннадцать лет не видела Шилова и, будучи подслеповатой, часто не узнавала при встрече на улице своего зятя, Щукина.