Читать интересную книгу Дезертир - Валериан Якубовский

Вечером Леушев переселился к Шиловым. Повесив шинель и сумку на отведенную ему вешалку, он снял фуражку, засучил рукава, умылся, полюбовался вышитым полотенцем, которое Татьяна Федоровна достала для него, и уселся на лавку возле стола, потирая от удовольствия руки:

— Как ваш сибирский кот? Не пришел? — спросил наконец Леушев, не зная, с чего начать разговор с молчаливой хозяйкой.

— Тогда при тебе выскочил на волю, — ответила хозяйка, — да опять куда-то уплелся, мошейник. Чистая беда с этим котом.

— Может, вам дровишек наколоть, воды натаскать? — спросил Леушев, соскочив со скамейки и взглянув на хозяйку.

— Не беспокойся, Коленька. Спасибо, — заранее поблагодарила хозяйка. — И дрова есть, и воды полный бачок. Все, слава богу, есть.

Открыв сундук и достав оттуда новую скатерть с кистями, Татьяна Федоровна накрыла стол, накормила гостя ужином. Не забыла поднести и шкалик, и Леушев остался довольным новой квартирой.

Утром он уходил в опытную по служебным делам и возвращался вечером, когда хозяйка была уже дома. Иногда от нечего делать заглядывал к Лучинскому, но чаще заходил к Щукину.

— Ну как? Устроился? — при первой же встрече спросил его Щукин.

— Спасибо, Саша. Отлично устроился.

У Щукина глаза полезли на лоб:

— Серьезно? А я, признаться, предложил квартиру и сам же потом стал сомневаться. А вдруг не пустит?

— Почему не пустит?

— Да так, — замялся Щукин. — Характер у нее неровный.

Поздно вечером приехала из Курцева Мария Михайловна посмотреть младшенькую внучку и, услышав от дочери, что Леушев снял у Шиловых квартиру и будет там жить неопределенное время, поджала губы…

— Значит, насчет Шилова получается, как говорят, в огороде бузина, а в Киеве дядька? — вмешался в их разговор Щукин. — Невзоров ошибается. Не может же Татьяна Федоровна пустить на квартиру милиционера, если у нее в подвале скрывается сын-дезертир. Это все равно, что бочку с бензином поместить на хранение в горящий склад… Такого быть не может…

Мария Михайловна покраснела, задумалась и не ответила зятю. А в опытной уже появились слухи, будто Татьяна Федоровна пустила в доживалы молодого мужика. И кого? Леушева, который бросил жену и ушел к старухе.

С этого дня Лучинский взял под сомнение догадки Щукина и причину самоубийства Валентины искал в самой Татьяне Федоровне. Заупрямилась, дескать, не захотела видеть Лучинского своим зятем — и баста.

Слухи о проказах Леушева докатились и до Фаины. Да еще какие слухи! С подковыркой. Фаине стали колоть глаза Татьяной Федоровной. Фаина не снесла злоязычия старух и на шестой день затесалась к Шиловым, застав мужа за столом в мирной беседе с Татьяной Федоровной.

— Хватит, Николай, дурака валять. Насмешил людей,

— сказала она Леушеву. — Теперь собирайся до пошли домой.

— Садись, Фаинушка, с нами ужинать, — пригласила Татьяна Федоровна и, встав из-за стола, взяла чистую тарелку и черпак.

— Спасибо, — откланялась Фаина. — Я сыта… Собирайся, Коленька. Не сердись на меня. Я тогда неправа была. Прости, если сможешь.

Леушев вышел из-за стола, отблагодарил хозяйку за хлеб-соль и, достав из бумажника пятьдесят рублей, положил на стол:

— Это вам, Татьяна Федоровна, за хлопоты.

— Что ты, дитятко… Не возьму, — отклонила хозяйка.

— Грешно брать, когда от чистой души помогаешь человеку. Видя бескорыстие кошкинской хозяйки, приютившей в трудные минуты ее мужа, Фаина горячо вступилась за Леушева:

— Возьмите, пожалуйста, Татьяна Федоровна. Очень прошу. И большущее вам спасибо за вашу заботу о моем Николае.

— Не за что, милушка… А уж коли брать, так возьму ради твоего доброго сердца, что ты помирилась с мужем. Хороший он человек, Фаинушка. Надо беречь его. Совета вам да любови, деточки.

Татьяна Федоровна умела показывать людям изнанку своей души и создавать о себе славу набожной благодетельницы. В этом у нее больше возможности — природный ум и богатый жизненный опыт.

Леушевы откланялись и ушли домой. Татьяна Федоровна вышла на крыльцо проводить их. Помахала платком и по привычке заперла на засов дверь.

Оставшись наедине со своими бедами, она строго взвесила, что дал ей за неделю Леушев, будучи постояльцем, и улыбнулась. А дал он многое. И самое важное то, что ввел в заблуждение Сидельниковых, заставил их похоронить догадку о дезертирстве Шилова, взятую когда-то из письма Ершова. Теперь никто не может упрекнуть Татьяну Федоровну, что она прячет в подвале сына… Тем не менее опасность случайного разоблачения оставалась.

Татьяна Федоровна положила за правило и впредь всегда и везде быть осторожной. Сын ее, как и прежде, не должен попадаться на глаза людям, которые его знали. Прогулки в Кошкинский лес тоже надо сократить наполовину, а заглядывать куда-нибудь подальше от опытной станции.

Шилов вернулся из Реважа на двенадцатый день. Татьяна Федоровна с тоски чуть не сошла с ума. Три ночи не смыкала глаз. Наконец на четвертые сутки в прозрачном тумане белой ночи заметила тень, отделившуюся от кромки ольшаника и, распластав руки, как птица крылья, трусцой побежала навстречу замеченной тени:

— Мишенька, ты?

— Я, мама.

— Слава богу, — сказала Татьяна Федоровна и, обняв сына, поцеловала. — Соскучилась я, дитятко, по тебе. Все глаза проглядела. А тебя все нету.

Шилов взглянул на темные окна своего дома:

— Леушев ушел?

— На шестой день Фаина увела, — оглядываясь, прошептала мать и всплакнула: — Все, слава богу, обошлось любо-дорого. Затуманила я им мозги. А Леушев про кота выспрашивал. Не иначе как хотел посмотреть.

— А плачешь зачем?

— Тоскливо, дитятко. Раньше хоть с Валюшенькой поговоришь — и то на душе легче. А теперь — одна-одинешенька, что эта осинка на помойке.

В лице Валентины и Шилов потерял собеседницу, которая, бывало, нет-нет, да промолвит словечко другое. Сейчас — одна мать с ее вечными стонами, жалобами, молитвами…

Потчуя за ужином сына, она без умолку говорила о Леушевых, которые-де здорово помогли им своей ссорой.

— Да, — согласился Шилов, — удачно получилось. Глядишь, Сидельниковы дадут задний ход со своими подозрениями… Ошиблись, мол…

— Ошиблись, дитятко, ошиблись, — подхватила мать, и на Марию Михайловну посыпалась такая злая брань, будто Шилов никогда не был дезертиром и подозрения Сидельниковых — коварные измышления, наветы на имя честного человека, невинно пострадавшего от длинных языков болтливых соседей.

Поужинав, Шилов влез на полати и долго не спал. Перед глазами вертелись то Леушев, то Фаина, то почему-то представилась Валентина в гробу. Глаза ее открыты. Она, как живая, глядела на брата и грозила ему указательным пальцем правой руки. Наконец Шилов уснул. Сон его был тревожным. Всю ночь он метался, точно в бреду, ворочался с боку на бок, разговаривал во сне, а утром, когда мать затопила печку, сошел с полатей озабоченный:

— Валентина приснилась. Обижается. Надо бы сходить к ней на могилу.

— Надо, дитятко, надо. Сходи, — посоветовала Татьяна Федоровна, — да гляди в оба, не подкачай. Помни: и на погосте бывают гости.

Шилов собирался сходить на Васильевское через два дня, в субботу. В воскресенье боялся встречи с Лучинским, который не пропускал ни одного выходного, чтобы не побывать на могиле Валентины.

Надев черные очки, Шилов вместе с матерью подошел к калитке, но вдруг почему-то остановился и пропустил вперед себя мать.

— Ты что, дитятко?

— С утра, может, кого хоронят? Опасно.

— В субботу у нас редко кто хоронит, Мишенька.

— Все равно, мама. Раз вернулся — пойду после обеда.

Татьяна Федоровна, верившая в разные приметы, ушла

на работу с чувством тревожного ожидания какого-то нового несчастья.

В двенадцать дня Шилов вышел из дома через повить и пересек большак. Прошел лесом до Черного омута, обогнул Слободы, Ядриху и остановился на железнодорожном полотне у западного семафора. Нужно было пробраться к проселочной дороге, ведущей в Павловское. Оттуда перейти речку Удима и подняться в гору, к Васильевской церкви, вокруг которой находился погост.

Пройдя карьером, поросшим густым ивняком с примесью ольхи, он увидел перед собой маленькую деревушку Засодолье, примостившуюся на пригорке. Во дворе крайнего дома, опираясь на клюшку, бегал высокий хромой старик. Он выгонял соседскую козу, пробравшуюся во двор, и, увидев прохожего, достал пачку папирос и присел на ступеньку крыльца.

— Отдохни, доброй человек, да покурь, — предложил старик, придвигая к себе клюшку и поглядывая на Шилова.

— Некогда, отец, — замедлив шаг, ответил Шилов. — Лучше скажи, есть ли лавы[5] через реку на Васильевское?

— Лава есть.

— А сегодня туда кто проходил?

— Проезжал тут один на велосипеде, — сказал старик, отмахивая от себя дым папиросы. — Я его тут кажное воскресенье вижу, только не знаю, кто он. Видать, не здешний… А ты, парень, откуда?