лежащей в иной плоскости, нежели любые человеческие системы, оставаясь при этом самыми прилежными устроителями систем в мире.
По большей части мы ползём от страха этой многозначности в более или менее авторитарную религию, в какую-нибудь туманную астрологию или в наивный фашизм или же рядимся в героев, пытаемся спланировать то, что уже произошло, и называем это политикой.
Наверное, это у нас получается столь ловко, потому что сведения, которые мы друг другу сообщаем, лежат в ограниченных рамках языка религиозных метафор, фашистского языка рекламы или малодушного языка политических идеологий. Не говоря уже о самодостаточных апокрифических языках наук.
Когда читаешь заявления о правах человека или прочие всеобщие декларации, то всё это и хорошо, и верно, и вселяет надежду, но всё время тебя не покидает мысль о том, будет ли из этого какой-то толк, прежде чем мы сами будет к этому готовы, ведь большей частью информация, которой мы обмениваемся, касается денег и власти над материальными ресурсами (которые, в сущности, принадлежат сами себе, существуя лишь во взаимном балансе).
На их основе должны взрасти та одержимость и те силы, которые смогут создать если не всеобщее счастье на Земле, то хотя бы человеческие или нормальные условия. Экономика, здравый смысл и справедливость – это необходимые привходящие явления. Они могут обеспечить временный успех в ограниченных областях, они могут сослужить службу спонтанным революциям и заранее спланированному разделу власти, но они никогда не откроют того, что все эти улучшения – лишь трюк иллюзиониста и не более того, поскольку прийти к представлениям об иной власти можно лишь вне языка экономики, здравого смысла и справедливости. Попробуй скажи, что власть принадлежит вовсе не человеку. Кто посмеет сказать, что вот уже тысячелетия, как мы все боремся за то, как бы получше поделить власть, которой не имеем.
Я могу представить себе, что власть принадлежит Земле. Я могу представить себе, что она привела в равновесие свою физико-химическую среду, прежде чем занялась творением того, что она непрерывно создаёт, того, что воспроизводит принцип воспроизводства, например каштановые деревья или людей.
Я могу представить себе, что человечество стремится к образному языку, чтобы выразить эту власть и её естественное равновесие. Что отдельно взятый человек в своей целостности является зеркалом состояния Земли, а все люди вместе являются химической поэмой во славу Земли и её Солнца.
Нас охватывает уныние, когда мы взираем на загаженную природу. Но природа ещё сумеет исцелить наши сновидения, она ещё подарит нам образы и вдохновение, вознаградит наши любовь и труд, воодушевление и творчество.
Мы не обречены на свободу, – говорю я себе. Принято считать, что мы обречены, поскольку не мы сотворяли себя и не мы решали, быть ли нам здесь; принято считать, что мы обречены на свободу, поскольку мы одиноки и Бога нет, во всяком случае, мы несём ответственность за все свои деяния.
Оставаясь в рамках этой метафоры, я бы сказала, что мы скорее похожи на толпу оправданных по суду, которые в разные периоды своей жизни побывали в мировой тюрьме.
При нашем знании о химии и об электрических зарядах Вселенной кажется чудом, что мы не камни, и лишь волею случая я не макрель, выросшая из икринки где-нибудь под буровой платформой в Северном море.
Мне здорово повезло. И вот я, словно малое дитя, говорю: я камень, или я рыба и плаваю бок о бок с тысячами других рыб. Хотя всякий и каждый видит, что я вроде похожа на человека, есмь человек. Но я могла быть всем. И в этом заключено главное.
Мы можем накапливать знания о камне, о рыбе, о нас самих. И мы можем использовать это знание.
Но это знание в полном смысле слова может лишь углублять то высшее знание, которым мы уже обладаем, когда говорим: «Я камень», «Я рыба», «Я человек».
Я не ощущаю это «я» как творение. Я ощущаю, как ежесекундно Земля перераспределяет слова своего языка, и в том особом слове, которым мы, как люди, называем население Земли, заключены миллиарды способов сказать «я», но их корень – это один-единственный способ сказать «Бог».
Я не ощущаю в этом «я» свою непричастность к решению о том, что ему надлежит пребывать здесь. Я не ощущаю себя ни как нечто определённое, ни неопределённое.
Я ощущаю, что в бухгалтерии природы единственно важным является то, что мы формируемся так же, как медузы и орланы и миллиарды прочих существ, в которых превращаются те, кто жил раньше, которые растут и сами превращаются в других, которым тоже отведено своё время, пока и они не превратятся снова в то, что существует всегда.
Я ощущаю, что вопрос о смысле и цели вообще нельзя ставить перед бытием. Оно и есть свой собственный смысл. Оно не подлежит обсуждению, поскольку это оно и задаёт вопрос.
Оно задаёт вопрос, связывая часть своей программы воспроизводства с особым состоянием духа, называемым «я». Оно ставит перед сознанием вопрос о том, возможно ли при наличии непрестанно движущихся структур, развитых сознанием (которые люди называют мозгом), достичь точного отражения того смысла, который был изначально в нем заложен.
Я не воспринимаю это «я» как нечто, вышвырнутое в свободу вместе с неразрывно связанной с ней единичной ответственностью.
Я ощущаю, что у нас есть разные степени свободы, и они проявляются в стиле. В формах, даже в формах социального поведения, в которых сознание описывает само себя или свою собственную структуру.
Именно этих форм я инстинктивно придерживаюсь. Как птица, вьющая гнездо в своей естественной среде. Именно красота и истина, заключённая в этих формах, заставляет меня ощущать ответственность за свои поступки.
Волею случая я с тем же успехом могла бы быть камнем, рыбой, просто кем-то другим – собственно, от этого другого, которым я могла быть, я и не могу убежать. Речь не о свободе, а том, чтобы расширить понимание этой связи с тем, другим – другим человеком или другими людьми в этом мире. В конечном итоге речь о том, чтобы расширить ответственность практически до абсурда, до того, что не только все вместе, но и каждый лично несёт ответственность за каждое преступное деяние, хоть бы даже оно и было совершено совершенно посторонним, другим человеком.
Это ни практика, ни теория. Это магия. Но можно воспользоваться и менее затасканным словом. Это стиль. И связано это вот с чем. Поскольку люди используют (или использовали) слово «Бог», Бог существует (продолжает существовать) как величина, обозначающая наши догадки о связи между всеми атомами Вселенной. (Так что