раз и следующий за этим раз чувствовать себя всё более в плену обстоятельств, если только посмотреть на всё мало-мальски реалистично.
13
Никому не дано избежать судьбы.
14
У политиков нет сил, а возможно, нет и никакого стимула, ни внутреннего, ни внешнего, чтобы рассматривать граждан своей страны как нечто иное или хотя бы нечто большее, нежели производители и преступники, что-то вроде рационально функционирующих механизмов.
Если день за днём они находят увлекательным или просто считают необходимым изучать, дискутировать и комментировать небольшую таблицу, то это, видимо, потому, что они вроде больших мальчишек, которые не плачут из-за такой мелочи, а имеют мужество и мужские сердца, чтобы смотреть в глаза грубой реальности.
15
Прогресс, говорим мы и чувствуем своё бессилие. Прогресс идёт столь быстро, что мы за ним не поспеваем. Нет, на это у нас есть уважительные причины, поскольку развиваемся не мы сами, а все эти наши биопродукты, вся эта наша переработка отходов и макроэкономические показатели окружающей среды. А парламенты сплошь сидят и что-то подсчитывают, когда деньги все уже истрачены.
А деньги – это мы.
А мы состоим из солнца, и ветра, и дождя, и растений, камней и зверей, и Бога, и бренности.
И в этом совершенно никакого прогресса нет.
Но, возможно, есть своя идея.
16
Цензура и прочие упреждающие меры ни в коем случае не могут быть опять введены. В этом нет необходимости. Они и так уже есть.
17
Мы – сознание планеты.
Мы называем её другой планетой, поскольку отказываемся любить своё тело. Наше единственное общее тело.
А себя называем лишёнными наследства, потому что считаем, что унаследовать Землю должны мы. А на самом деле нас должна унаследовать Земля. Мы называем себя лягушками неизвестной породы. Но когда мы лежим на земле, Земля узнаёт нас и принимает такими, какие мы есть, частью земного тела.
18
Должно ли яйцо учить курицу?
19
Мы говорим, что мы страна – как будто по ошибке?
Мы говорим, что мы семя – как будто по несчастью?
Мы не страна и не семя, мы не тут и не там. Мы пошли обратным путём. Раскрывает себя Земля, а не мы.
20
Мы – сознание Земли.
Но царя в голове нет.
21
Каждый имеет право на то, чтобы в печатных изданиях, письменно и устно давать имена животным. Но с ответственностью перед Землёй.
22
Если твоя печаль станет как вода
Если ты жрёшь с рук мира
Если
23
Нужда свой закон пишет.
24
Не став снова маленьким зверьком, например динозавром, ты никогда не сможешь давать людям имена.
25
Пока у ангелов крылья не станут из воска…
Седьмая грань игральной кости
Бог не умер, – говорю я себе. Бог – та беседа, которую человек ведёт со Вселенной, или наоборот: та беседа, которую Вселенная ведёт с человеком, чтобы осознать себя.
Будучи человеком, я могу представить себе, что Вселенная действительно хочет что-то узнать о себе.
Я могу себе представить, что химия Вселенной, словно бы споткнувшись о себя, выделила биологию в качестве особого опытного поля, включающего человеческое сознание. И вот в этой недолговечной биосфере мы обращаемся, как подопытные кролики Вселенной. Мы знаем то, что знаем, то, без чего нам не обойтись, без чего нам не жить, хотя, собственно, я вполне могу поверить, что всё это абсолютно несущественно, – важно то, что химия Вселенной подвергает себя испытанию в человеческом сознании, чтобы «познать» себя.
Я могу представить себе, что Вселенная – это столь многогранный процесс, что лишь в силу слепого случая рано или поздно в нем неизбежно выпадает то откровение, которое называют человечеством.
Это человечество, составляющие его люди, их общество, порождённые в рамках биологии, по-видимому, выходят за пределы биологии или природы, концентрируя в себе их ресурсы и немедленно пуская их в оборот. Как будто мы изначально знали, что будем существовать лишь несколько секунд на фоне истории развития жизни, насчитывающей миллиарды лет.
У меня перед глазами поразительный календарь 1977 года для школьников: 4 миллиарда лет земной истории сжаты здесь в один календарный год. Если 1 января у земного шара образовалась твёрдая кора, то нам придётся ждать до 15 марта, пока первые зачатки жизни не превратятся постепенно в первые живые бактерии и синезелёные водоросли, а мы продолжаем листать до 21 ноября, пока на сушу не выйдут животные: клещи и многоножки. 14 декабря уже есть птерозавры, а к Рождеству первые обезьяны начинают карабкаться на деревья. Лишь в последний день года в полпятого вечера первые обезьяноподобные люди, наши прародители, начинают борьбу с другими обезьяноподобными людьми. И лишь когда на часах будет почти без четверти двенадцать, появимся мы, без пяти двенадцать мы создадим пещерную живопись, а без одной минуты двенадцать приручим корову. На этой временной шкале мы изобрели пиктографическое письмо 40 секунд назад. 12 секунд назад в Дании поднялись первые буковые леса. А с того момента, как мы начали уничтожать другие виды животных, прошло три секунды.
Невероятны сами события, и невероятно наше знание об этих событиях. Я вижу нечто чрезвычайно возвышающее в гармонии между этими двумя невероятностями, которые представляются взаимными отражениями во всей бесконечности в рамках конечной истории.
Это силовое поле между неизбежным и случайным, это сочетание того, что я знаю, и того, чего я не знаю, и того, что я называю идеей, определяющей мою модель мира, – мир, представляемый мной, чтобы мир смог увидеть, что он собой представляет.
Именно эти витки спирали и то, что она никогда не заканчивается, заставляют меня думать, что если я что-то и хочу выразить, так это то, что человеку суждено что-то себе представлять, что-то более или менее неопределённое, являющееся выражением чего-то определённого, что человек не может представить себе.
Когда я сижу и бросаю кость, которая раз за разом катится до тех пор, пока не выпадет 1, или 2, или 3, или 4, или 5, или 6 в случайной последовательности, я развлекаюсь мыслью об ощущении устойчивости, единственной причиной которого было бы то, что на кости никогда бы не выпадало ни 1, ни 6, – ни 2, ни 5, – ни 3, ни 4, но эти противопоставленные друг другу величины продолжали бы свой круговорот вокруг невозможного единения внутри, в центре кости, в неостановимом движении трёхмерной седьмой грани.
Почему я представляю себе такое? Почему я постоянно играю мыслью о том, что невозможное должно быть возможным? Что непонятное должно быть понятным? Что случай может