поклонение в течение двух суток.
Домашний обиход узников продолжал оставаться убогим: они нуждались в самом необходимом, боролись с бедностью, страдали от пожаров, сильно терпели от крепких морозов. Порой среди них вспыхивали болезни. Ян Мнишек захворал так опасно, что уже составил духовное завещание. Все это наводило печаль и уныние, которые лишь изредка разгоняла мимолетная надежда на свободу, на возвращение в милую отчизну. Не обошлось без видений и бесовских прельщений. Не раз приводятся у Дьяментовского сведения о чудесных явлениях на небесах: один прочел стихи на лазурном своде, другой видел саблю с метлой; однажды особенно взволновала поляков луна, которая представилась им кровавой. Другого рода происшествия всецело приписывали нечистому духу: внезапный страшный шум, неожиданный крик, произвольное перемещение предметов и беспричинное их падение.
В такой обстановке жизнерадостная Марина провела около двух лет. Первое ошеломление, вызванное московскими событиями, прошло. В долгом и скучном уединении, в состоянии неизвестности и надежд, конечно, многое переварилось в ее головушке. Ей овладела несбыточная мечта, подогреваемая отцом, – увидеть Дмитрия живым и вместе с ним восстановить свои попранные права.
Пока поляки томились в Ярославле, о них заботились в Польше и Риме. Сандомирская воеводша просила заступничества у папского нунция. Павел V уговаривал Сигизмунда III вступиться за Марину и ее отца. Двое сыновей Мнишека, Николай и Сигизмунд, оставшиеся в Польше, приехали в Рим, чтобы поддержать в папской курии уверенность в том, что Дмитрий жив. Польский король, со своей стороны, хлопотал об освобождении пленных поляков. Между Москвой и Варшавой велись переговоры, происходил обмен грамотами и послами.
Но Шуйский все еще проявлял неуступчивость. Воротившись в Москву из-под Тулы, он посчитал свое положение вполне упрочившимся для того, чтобы дать себе отдых и подумать о личной жизни. Вскоре он женился на княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, с которой был обручен еще при жизни Дмитрия. Однако новые тревоги не дали ему понежиться в жениной постели. На окраинах Московского государства, как грибы, повырастали самозваные царевичи. В Астрахани объявился какой-то царевич Август, называвший себя сыном Грозного от Анны Колтовской – одной из жен сластолюбивого царя; потом там же обнаружился царевич Лаврентий, сын убитого отцом царевича Ивана (на самом деле у Грозного и его сына детей с такими именами не было). На Украине явилось целых восемь сыновей царя Федора Ивановича (известного своим мужским бессилием). Впрочем, вся эта нечисть сгинула так же быстро, как и появилась.
Зато тень Дмитрия обрела наконец кровь и плоть.
Глава 3
Освобождение
Новый Дмитрий появился в Северской земле, в Стародубе.
Прошлое этого самозванца, видимо, навсегда останется тайной, так как в распоряжении историков нет ничего, кроме противоречивых слухов. По одним известиям, он носил фамилию Богданов и был литвин, служивший у Дмитрия секретарем, бежавший после смерти царя в Могилев и изгнанный оттуда за покушение на честь жены приютившего его протопопа; по другим – некрещеный еврей, по третьим – крещеный (вторая и третья версии получили хождение после бегства самозванца из Тушина, где якобы нашли Талмуд, разные книги и рукописи на еврейском языке); говорили также, что это сын князя Курбского; признавали в нем коренного стародубца поповича Матюшку Веревкина, учившего детей грамоте вначале в Шклове, потом в Могилеве, или хохла, которого отыскал в Киеве какой-то поп Воробей, или чеха из Праги, одного из телохранителей Дмитрия. В свете описанных выше усилий сандомирского воеводы и его жены воскресить зятя довольно убедительно звучит утверждение одного современника, что самозванец был подослан из Самбора.
Как бы то ни было, очевидно, что самозванец был только орудием в руках противников Шуйского – главным образом поляков, поддерживавших Дмитрия (в Кракове или Ватикане наверняка могли бы сделать лучший выбор). Его внешность и манеры служили лишь жалкой пародией на человека, за которого он себя выдавал. Поляки Мартин Стадницкий и Маскевич свидетельствуют, что эта темная личность была «грубых и дурных нравов» и даже внешне «мало походила на покойного».
Первые сведения о его появлении в Московском государстве подтверждают этот отзыв.
Объявившись в Стародубе в компании некоего подьячего Алексея Рукина, самозванец поначалу назвался дядей Дмитрия, Андреем Нагим; сам Дмитрий, по его словам, шел за ним следом. Между тем Рукин отправился в Путивль, где объявил, что Дмитрий уже находится в Стародубе. Путивльские бояре и дворяне вместе с ним выехали в Стародуб. Не найдя там царя, они вплотную приступили к царскому «дяде» с вопросом: «Где Дмитрий?» Самозванец отвечал, что не знает. Тогда путивльцы с охотниками из Стародубцев повязали Рукина и в присутствии мнимого Нагого стали бить его кнутом, пытая, где Дмитрий. Не стерпев муки и не зная, как выкрутиться, подьячий указал на своего товарища: «Вот Дмитрий Иванович, он стоит перед вами и смотрит, как вы меня мучите. Он вам не объявил о себе сразу, потому что не знал, рады ли вы будете его приходу». Самозванец от неожиданности оторопел, но быстро сообразил, что еще немного и кнут загуляет по его спине. Нахмурив брови, он замахнулся на бояр и дворян палкой:
– Ах вы, б… дети, разве не узнаете своего государя?
Услышав этот грозный окрик, путивльцы и стародубцы повалились к его ногам и закричали:
– Виноваты, государь, не признали тебя – помилуй нас! Рады служить тебе и живот свой положить за тебя!
Под рукой у Лжедмитрия немедленно оказалось около 3000 человек, а его самого окружили поляки. Первое место среди них занимал некий Николай Меховецкий, ветеран польских рокошей против королей, который у Дмитрия «занимал не последнее место» и прекрасно «знал тайны покойного». Он-то и обучил самозванца его новой роли, причем так хорошо, что ему будто бы иногда удавалось вводить в заблуждение даже бывших товарищей Дмитрия. Рассказывали, что один бернардинский монах, якобы живший в Самборе с Дмитрием в «одной келье» и долгое время уверявший, что война против Шуйского была «несправедливой», так как новый Дмитрий не настоящий царь, после личной встречи с самозванцем был так «околдован», что с этих пор совершенно уверовал в его истинность – «тот, а не иной».
Равным образом долго не доверял самозванцу некий Тролебчинский из роты князя Рожинского, который совершал поход на Москву вместе с Дмитрием. Решив уличить Лжедмитрия, Тролебчинский в разговоре с ним однажды завел речь об этом походе, представив события в извращенном виде. Но самозванец во всем поправил его, восстановив достоверность событий. Тролебчинский удивился и сказал, что во всем польском войске он был один, которого нельзя было убедить в том, что самозванец «тот самый» царь, но теперь «Дух Святой меня осенил». Впрочем, какой дух «околдовывает» людей и заставляет их принимать черное за белое, хорошо известно.
Главные усилия самозванца были направлены на то, чтобы заручиться поддержкой