жизни.
В этих словах заключалась вся ее будущая судьба.
Тела Дмитрия и Басманова оставались непогребёнными дольше всех. Всю субботу и воскресенье они лежали на Красной площади, подвергаясь надругательствам черни. Очевидцы отмечают, что особенно непристойно вели себя женщины. Одновременно по городу пополз слух, что дело нечисто: кремлевская стража якобы видела ночью у того места, где лежали тела, мерцающие огоньки и слышала звуки бубнов и песен. («Это бесы честили любящего их расстригу и радовались о пришествии своего угодника!» – поясняет один сведущий летописец.)
Наконец в понедельник оба трупа велено было убрать. Тело Басманова забрал и предал земле Иван Голицын, его сводный брат. Тело Дмитрия отвезли в убогий дом за Серпуховскими воротами и кинули в яму, где хоронили нищих. Затем началась какая-то чертовщина. Наутро покойника нашли у ворот убогого дома, причем возле него находились два голубя, которые никак не хотели улетать. В Москве шептались, что проклятый чернокнижник бесовской силой вышел из-под земли. Бояре распорядились зарыть его поглубже, но через неделю труп Дмитрия нашли лежащим на другом кладбище, в полуверсте от убогого дома. Москвичи были потрясены.
– Видно, он был не простой человек, – говорили одни, – раз земля его тела не принимает! Он колдун, научившийся ведовству у лопарей, которые знают такое средство, что сами велят себя убить, а потом оживают!
– Он в Польше продал бесам душу, – убеждали другие, – и бесы обещали сделать его царем, если он от Бога отступиться.
– Да не бес ли он сам? – озаряло третьих. – Он явился в человеческом виде, чтобы смущать христиан и губить души тех, которые отпадут от христианской веры.
Кое-кто полагал, что Дмитрий – мертвец, оживленный бесами на горе всему христианскому люду.
Чтобы прекратить прогулки покойника по московским кладбищам, его решено было сжечь. Труп отвезли за Серпуховские ворота и там бросили в огонь. Однако тело долго не горело, так что пришлось рубить его на куски. Наконец тем, что осталось от Дмитрия, зарядили пушку и выстрелили в сторону Литвы.
Народ с облегчением вздохнул:
– Вот теперь он не встанет и не наделает нам беды!
В этом москвичи ошибались: в самом скором времени им суждено было увидеть не менее полудюжины новых Дмитриев.
В Польше о событиях 17 мая узнали с большим опозданием – в конце июня. О том впечатлении, какое произвела на Сигизмунда смерть Дмитрия, известно из записок венецианского посла Фоскарини, который на прощальной аудиенции 1 июля вызвал короля на разговор о московском царе.
– Дмитрий не был сыном Ивана IV, – заявил Сигизмунд. – Когда Мнишек явился ко мне с сообщением об этом деле, я посоветовал ему не вмешиваться в него, дабы не повредить Речи Посполитой, но воевода не пожелал повиноваться мне.
– Во всяком случае, приходится пожалеть о смерти Дмитрия, – сказал Фоскарини. – Ведь он был постоянным союзником Польши.
– Вряд ли можно было ему верить, – возразил король. – Я лично совершенно разочаровался в его дружбе. Он вел себя вызывающим образом, и сердечные отношения с ним становились невозможными.
В Ватикане проявили больше такта и меньше лицемерия. Здесь никто не предполагал подобного исхода дела. Кардинал Боргезе еще 12 августа послал Дмитрию письмо с пожеланиями долгой жизни и молитвами Господу о ниспослании ему сил для работы на пользу Церкви. Известию о его смерти вначале отказывались верить. Но в конце сентября, когда последние сомнения отпали, кардинал Боргезе написал слова, которые могут служить эпитафией московскому царю: «Злополучная судьба Дмитрия является новым доказательством непрочности всех человеческих дел. Да примет Всевышний душу его в Царство Небесное, а с ним вместе да помилует и нас».
Посмертная судьба Дмитрия чем-то напоминает историю доктора Джекила и мистера Хайда. После опубликования «Извета» Варлаама и канонизации останков неизвестного мальчика, убитого в Угличе, он раздвоился на ангела – невинно убиенного святого князя Угличского Дмитрия Ивановича, и человекодьявола – окаянного расстригу и злого еретика Гришку Отрепьева.
Что касается последнего, то известия современников о нем чрезвычайно скудны. Во время царствования Дмитрия он некоторое время жил в Москве, где, видимо, вернулся к прежним привычкам и за какой-то проступок был сослан царем в Ярославль. Там его следы теряются; известно только, что вскоре после воцарения Шуйского некий монах, содержавшийся под стражей в Ярославле в доме Английской компании, услыхав о московских событиях, стал божиться, что он не кто иной, как Григорий Отрепьев, а убитый царь – истинный царевич Дмитрий, которого он сам некогда вывел из России в Литву.
В 1671 году представители рода Отрепьевых подали царю Алексею Михайловичу челобитную с просьбой разрешить им переменить скандальную фамилию. По высочайшему указу им была возвращена их коренная фамилия – Нелидовы.
Плохо скроенная легенда стала историей.
В 1960-х годах, во время реставрации Архангельского собора и вскрытия захоронений Ивана Грозного и его сыновей – царевича Ивана и царя Федора, – в присутствии церковной комиссии была обследована также и могила царевича Дмитрия. Результаты работы комиссии не опубликованы до сих пор (я опираюсь на устное свидетельство одного из осведомленных священников Русской Православной Церкви).
Сегодня у историков появился отличный способ внести ясность в вопрос о личности названого Дмитрия, а именно: провести генетическую экспертизу скелета Ивана Грозного и останков угличского младенца, которые считаются мощами царевича Дмитрия. Надеюсь, что эта книга подвигнет Московскую Патриархию дать согласие на это исследование.
Марина Мнишек. Исторический очерк
Глава 1
Тень Дмитрия
Дмитрий погиб, но Марина осталась жить, чтобы сыграть свою роковую роль в событиях Смутного времени. Во всех поворотных моментах терзавшего Русскую землю лихолетья появляется ее фигура – то беззащитная, то зловещая, то трагическая, но всегда волевая и целеустремленная. Нельзя обнаружить ни одного каприза в этой деятельной жизни, все поступки Марины устремлены к одной цели, как стрелы, пущенные уверенной рукой. Она не обнаруживает никакой изнеженности, никакой присущей женщинам чувствительности и чувственности, связь с мужчиной всегда остается для нее орудием власти, а не наслаждения. Может быть, потому этот цельный характер, кажется созданный для того, чтобы быть увековеченным под пером гениального английского современника Марины, сойдя с подмостков истории, так и не поднялся на театральные подмостки. Жизнь Марины, которая иногда кажется бездушной властолюбивой куклой, в конце концов оказалась иссушена всепожирающим пламенем честолюбия и, вероятно, навсегда останется достоянием наиболее сухой и трезвой из муз – Клио, музы истории.
Вечером 17 мая 1606 года большинство знатных поляков, приехавших с Дмитрием в Москву, было или убито, или взято восставшими москвичами под стражу. Сандомирский воевода и его дочь не получили ни царапины, однако лишились всего имущества и тех подарков, которыми осыпал их Дмитрий. У Юрия Мнишека забрали 10 000 рублей, кареты, лошадей и вино, привезенное им с собой из Польши. Марина осталась в одном платье; все ее наряды, ожерелья, камни, жемчуга, цепи, браслеты были