по наущению самозванца имя Отрепьева.
Но всем этим россказням мало верили, как и уже известному нам «Извету» Варлаама. Русские люди оставались в убеждении, что бумага все стерпит. Действительно, Шуйский лгал напропалую. В торжественных грамотах он объявлял народу, что его провозгласили царем представители всех областей и земель, а венчал на царство патриарх. Между тем области и земли впервые узнавали о его воцарении из этих грамот, а преемника патриарху Игнатию еще не назначили. Венчание на царство, состоявшееся 11 июня, прошло, по словам современника, «довольно жалким образом», ибо во время этой церемонии «было много крестьян, но мало бояр». Боярство, не принадлежавшее к аристократии, относилось к «княжескому царю» враждебно.
Большие надежды Шуйский возлагал на канонизацию мощей ребенка, покоившихся в Угличе. По его распоряжению туда направилась комиссия, состоявшая из нескольких епископов, архимандритов и именитых бояр. Они вскрыли гробницу. «Тогда, – оповещал подданных Шуйский в своих грамотах, – церковь наполнилась удивительным благоуханием, а тело князя Дмитрия Ивановича оказалось совершенно нетленным. Также цело было его жемчужное ожерелье, кафтан, сапоги и, наконец, шелковый, шитый золотом и серебром платочек, который он держал в левой руке. В целости сохранились даже орешки, лежавшие на его трупе. Говорят, что этими орешками царевич играл, когда его убили, а так как они были обагрены его кровью, то их и положили вместе с ним в гроб».
«Рассказывают также, – добавлял царь, – что, если кто-либо пораженный каким-нибудь недугом подходил к его гробнице, тотчас же был исцеляем».
13 июня мощи мнимого Дмитрия были доставлены в Москву. В торжественной процессии участвовал сам царь, шедший пешком за гробом, в окружении епископов и бояр. В шествии приняла участие и царица Мария. После крестного хода и захоронения мощей в Архангельском соборе она всенародно винилась в том, что утаила смерть сына. В тот же день возле раки нового святого начались исцеления. Не все доверяли совершившимся чудесам. Многие полагали – с основаниями или без оснований, – что исцелившиеся были обманщики, прикидывавшиеся больными по распоряжению Шуйского. В глазах не только иностранцев-протестантов, но и многих русских людей эта поспешная канонизация, имевшая столь заметную политическую подоплеку и совершенная во время духовного безначалия Церкви, должна была выглядеть чрезвычайно подозрительной. Дальнейшие события показали, что так оно и было. Не очень-то верили раскаянию матери Дмитрия и клятвам Шуйского относительно самозванства убитого царя. Чего стоили обличения тех, кто еще совсем недавно клялся в обратном, всенародно признавая Дмитрия сыном и законным царем и благодаря Небо за спасение царевича от ножей годуновских наймитов, а еще ранее удостоверяли смерть царевича в припадке падучей?
Неудовольствие против Шуйского в самой Москве выплеснулось очень скоро. 4 июня, в воскресенье, большая толпа москвичей обступила царя в Кремле, в то время как он шел к обедне, и собиралась побить его камнями. Шуйский сохранил присутствие духа. Желая показать, что он вовсе не держится за власть, он отдал сопровождавшим его боярам свой венец и скипетр, сказав, что они всегда могут выбрать другого царя – какого захотят. Толпа, несколько озадаченная таким бескорыстием, выкрикнула по привычке здравицы государю и разошлась. Несколько зачинщиков возмущения были схвачены, биты кнутом и сосланы. Однако подобные вспышки повторились еще дважды – 15 и 25 июня, то есть уже после канонизации мощей угличского отрока.
Еще более важные события происходили в Северской земле, где воеводой путивльским был назначен князь Григорий Петрович Шаховской – приверженец Дмитрия, который уже во время своего пути из Москвы в Путивль, куда его отослал Шуйский, распространял слух о спасении Дмитрия и даже о пребывании государя инкогнито среди лиц его свиты. Благодаря его попустительству возмутилась вся Северщина и «дикое поле». Южные русские земли, первыми признавшие Дмитрия, бунтовали против «боярского царя», от которого ждали мести всем приверженцам сына Грозного.
В Комарницкой волости недовольные правлением Шуйского объединились вокруг загадочной личности Ивана Исаевича Болотникова, рассказывавшего о себе много чудесного: как он еще в детстве был взят в плен татарами, продан туркам на галеры, освобожден венецианцами, некоторое время жил в Венеции, а потом вернулся в отечество постоять за законного государя Дмитрия Ивановича. Достоверно известно только то, что по происхождению он был крестьянин, а затем некоторое время состоял в холопах у князя Телятевского; в остальном приходится полагаться на его слова. Судя по всему, как и положено холопу знатного вельможи, Болотников был порядочной шельмой. Никогда не видав Дмитрия, он не моргнув глазом распространялся о своей встрече с ним уже после 17 мая, уверяя, что царь назначил его главным воеводой.
Зажигательные грамоты Болотникова подпалили Московское государство уже со всех концов. Вслед за Северщиной поднялись Венев, Тула, Кашира, Алексин, Калуга, Руза, Можайск, Орел, Дорогобуж, Ржев, Старица. Дворяне братья Ляпуновы, Прокопий и Захар, именем Дмитрия подняли Рязанскую землю. К Рязани присоединился Владимир. В Пермской земле пили чаши за здоровье Дмитрия и служили молебны о его вторичном чудесном спасении. Смута затронула и отдаленную Астрахань. Только Казань и Нижний Новгород еще кое-как держались Шуйского.
Вся Русская земля вновь была готова идти за Дмитрием или хотя бы за его невидимой тенью.
Глава 2
Жив или не жив?
Между тем захваченных поляков продолжали удерживать в Москве: королевских послов Николая Олесницкого и Александра Гонсевского – на посольском дворе, Марину со свитой – во дворце, выстроенном Дмитрием, сандомирского воеводу и его родственников – в доме Бориса Годунова в Кремле. На их жизнь и достоинство больше никто не посягал. Шуйский даже пытался оказать Марине некоторые знаки любезности: зная, что она не любит московскую стряпню, разрешил носить ей кушанья от отца, так как ее собственный повар был убит во время мятежа. Но положение ее оставалось прежним. Она не была больше московской царицей, она была невольницей и заложницей. Недавнее царственное величие, восторженное поклонение подданных, пышность двора, богатство нарядов – все исчезло в одну ночь. Само ее честное имя супруги великого государя было покрыто позором.
После первых протестов, обвинений и оскорблений между пленными и властями мало-помалу установились более спокойные отношения. Полякам стало очевидно, что ими хотят воспользоваться и вовсе не собираются доводить до отчаяния. Действительно, Шуйский полагал в обмен на пленных получить от Речи Посполитой выгодные условия мира. Марине разрешили переселиться к отцу. Воевода бодрился и не унывал. На допросах в Боярской думе ему кое-как удалось оправдаться и выгородить себя. И в самом деле, разве могли бояре серьезно ставить ему в вину признание Дмитрия, если все Московское государство с нынешним царем во главе было повинно в том же грехе? Понимая это, Юрий Мнишек настолько обнаглел, что некоторое время лелеял проект выдать замуж свою дочь, которую он продолжал во