двигались медленно. Тушинцам ничего не стоило догнать их, разгромить московскую охрану и увести путников на ночлег в Любеницу.
Что касается ответственности за этот захват, то тут показания разнятся.
На сейме 1611 года Юрий Мнишек рассказывал следующее: на них напало 3-тысячное войско, посланное тушинским Дмитрием, побило челядь, захватило некоторых женщин, обращалось с пленниками жестоко и, чтобы заманить всех в Тушино, клялось, что там находится истинный Дмитрий. Их насильно довезли до Царева Займища, где обнаружился отряд Сапеги. Но Сапега не смог освободить пленников, а только взял их под свою охрану. Так они все оказались в Тушине.
Тушинец Мархоцкий в своих записках подтверждает факт насилия – поляки Зборовского и Валевского якобы с оружием в руках принудили Мнишеков ехать в Тушино.
Однако подозрительно, что Юрий Мнишек, зная об опасности, упрямо шел ей навстречу – такое поведение было совсем не в характере сандомирского воеводы. Еще более веская улика – его предыдущая переписка с Вором. Что касается пребывания Мнишека в Тушине, то Сигизмунд III позднее говорил о нем папскому нунцию Симонетте, что воевода сидел там, ожидая у моря погоды, и обвинял Мнишека в желании выдать свою дочь за самозванца.
Мнишек же на упомянутом сейме толковал свое поведение в Тушине совершенно иначе: выдавал себя за бесстрашного обличителя Вора, уверял, что всеми силами пытался выбраться из Тушина, освободить дочь и, бежав в Польшу, отдаться на монаршую волю. Если послушать его, могло показаться, что воевода готов променять все Московское государство на укромный уголок в Польше! При всем том оправдывать Марину он не брался и порицал дочь за то, что в своих письмах она называла Вора истинным Дмитрием. Но когда были пущены в оборот эти письма – до или после свидания с Вором в Тушине, – воевода не уточнял, хотя именно этот вопрос имеет решающее значение.
Вернемся, однако, к известным фактам.
31 августа воевода с дочерью двинулись назад к Москве, теперь уже под охраной Сапеги и тушинцев. Сапега при всяком случае воздавал Марине царские почести, под Можайском устроил для нее смотр своих рот. С этих пор он сделался как бы ее паладином и покровителем. Он говорил с ней о Дмитрии и уверял, что она вскоре соединится со своим супругом. Марина была весела и от счастья распевала песни, сидя в карете.
1 сентября в селе Добром посланец из Тушина привез ей письма от Вора. Радость Марины увеличилась еще более. Но уже на следующий день она узнала правду.
По рассказу шляхтича Мархоцкого, князь Василий Масальский, подъехав к ее карете, сказал:
– Вы, Марина Юрьевна, песенки распеваете, – оно бы кстати было, если бы вы в Тушине нашли вашего мужа. На беду, там уже не тот Дмитрий, а другой.
От этих слов Марина расплакалась, с ней случилась истерика. А князь Масальский, страшась мщения тушинцев, бежал с дороги в Москву, к Шуйскому.
Согласно другому современнику, Конраду Буссову, Марина услышала истину из уст одного шляхтича, который был арестован за это и посажен на кол.
Как бы то ни было, несомненно, что она узнала правду перед самым приездом в лагерь Вора и что сам отец должен был наконец объяснить ей, в чем дело, и приготовить к той роли, которую ей предстояло сыграть.
Склонить ее к обману и бесчестью оказалось нелегко. Когда 11 сентября отряды Сапеги и Зборовского подъехали к Тушину, Марина снова билась в истерике и кричала, что ни за что не поедет дальше. Сапеге пришлось остановиться в версте от Тушина, на Москве-реке. Сам Вор, опасаясь разоблачения, не выехал ей навстречу, сказавшись больным. Вместо него встречать Марину был отправлен князь Рожинский и другие польские вельможи. Она была с ними так же несговорчива, как с Сапегой. Везти ее в лагерь насильно не решились, чтобы не испортить сцену нежной встречи влюбленных супругов.
Но Вор желал во что бы то ни стало столковаться о цене и условиях своего признания Мнишеками. Оставив на время Марину, Рожинский обратился к ее отцу.
В тот же день благородный пан воевода уже приветствовал Вора как своего зятя и законного царя. В сделке участвовали Сапега и Олесницкий, которые тоже поехали в Тушино и были приглашены к Вору на пир. Трапеза вполне соответствовала вкусам хозяина. Сначала была подана кваснина (кислый хлеб), затем прочие яства, не особенно замысловатые, приготовленные кое-как; за столом было неопрятно, кушанья носили прямо из кухни. Изобилия не было ни в чем, из напитков довольствовались одним медом. Во время обеда Вор богохульствовал и несколько раз пил здоровье короля и всего польского воинства.
Вору не пришлось долго уговаривать ни Мнишека, ни других. Воевода, не задумываясь, продал свою дочь. 15 сентября состоялась сделка. Мнишек выговорил себе 300 000 рублей и 14 городов в Северской земле – разумеется, после восшествия Вора на престол[1]. Олесницкий, вероятно в награду за посредничество, получил город Белый.
Чтобы окончательно обломать Марину, все же пришлось еще потрудиться. Когда на следующий день Вор сам приехал в лагерь Сапеги, она встретила его неприветливо и не выразила никакой радости. Рассказывали, что она даже выхватила нож и воскликнула: «Лучше умереть!» Кажется, уговоры отца действительно внушали ей отвращение, и она стала относиться к нему враждебно. Во всяком случае, когда воевода через несколько месяцев покинул Тушино, он не простился с дочерью и не благословил ее. Такое поведение вряд ли было следствием обычной семейной размолвки. Увещевания нежного родителя были подкреплены убеждениями одного иезуита, который уверял Марину, что признанием Вора она совершит высокий подвиг во имя Церкви.
Марина Мнишек
Марина сдалась. Правда, преодолеть свое омерзение к Вору она так и не смогла, и выговорила себе право не делить с ним супружескую постель. 17 сентября отряд Сапеги под распущенными знаменами доставил ее в Тушино. Там на виду у всех Вор и Марина бросились друг к другу в объятия, громко благодаря Бога за то, что он дал им соединиться вновь. Однако ее долгие препирательства с нежно любимым супругом не укрылись, конечно, от внимания тушинцев и отнюдь не способствовали всеобщему энтузиазму. Позже Мнишек утверждал, что какой-то иезуит или бернардинец тайно повенчал их, с оговоркой, что сделано это было в плену и поневоле.
Падение совершилось.
Мы не знаем, как произошел в душе Марины этот переворот. Несомненно, женская слабость и дочерняя покорность сыграли в нем не последнюю роль. По силам ли было ей идти против всех, могла ли она в одиночку отстаивать свои права (что было бы, конечно, честнее и, вероятно, не раз приходило ей в голову)? Но также несомненно, что немалую, если не решающую роль в ее поведении играло высокомерие и безумное честолюбие. Гонор подталкивал ее отстаивать