Михайловское.
— Как ты смеешь в таком тоне говорить с отцом?! — Сергей Львович вскочил и замахал на сына руками. — Ты сам под надзором и хочешь, чтобы с нами сделалось то же!
Пушкин не выдержал и также подпрыгнул с места. Его приезд в Михайловское поначалу всех обрадовал. Родители отнеслись к несчастьям сына с состраданием. Правда, ни о чем не расспрашивали. Боялись. Только выказывали опасливую нежность. Но вскоре все переменилось. Поэт узнал, что псковский губернатор Адеракс возложил на отца позорную обязанность вскрывать корреспонденцию ссыльного. Тут прискакал повидаться Левушка, и хлопушка взорвалась.
— Ты проповедуешь брату атеизм! Его тоже сошлют! К татарам, в крепость, на Кавказ! — Сергей Львович был человек полный и болезненный, почти без волос и с рыхлым, водяночным животом. Он и обликом-то своим вызывал у сына брезгливость. Когда же начинал сердиться и брызгать слюной, вовсе терял остатки достоинства.
— Вы взяли на себя должность шпиона! — воскликнул поэт, лихорадочно потирая руки и расхаживая по комнате. — Это низко. У вас в столе, я знаю, письмо ко мне князя Вяземского. Отдайте! Куда вы его запрятали?
— Ах, вот как вы заговорили! — Сергей Львович воздел руки к небу. — А куда бы вы поехали, если бы мы не согласились вас принять? Извольте жить в моем доме по моим правилам!
Пушкин не мог уже сдерживаться.
— Не вы меня приняли! А царь меня сюда послал! Не хотите, я напишу императору, пусть приютит в любой из своих тюрем!
Сергей Львович подскочил, как на иголке. Этот сумасшедший чего доброго и правда напишет! На высочайшее имя! И тогда уж точно всех в крепость. Всех, всех!
— Вы безбожник! Ослушник! — Перепуганный помещик заплакал и закричал. — Губите нас с матерью! Хотите, чтобы мы от вас совсем отреклись!
Не зная, что сказать, и чтобы ничего не сказать, Пушкин стремительно поклонился и выбежал из комнаты. У крыльца ему всегда держали оседланную лошадь — старую, пегую, с провалившимся хребтом. Он вскочил на нее и ударил пятками в бока. Кобылка нешибко потрусила по аллее. Большой сосновый лес примыкал к имению со стороны Святых Гор. Проехав по нему с версту, поэт успокоился и решил вернуться. Разговор нужно было довести до конца. Мало ли кто и что ему напишет. Нельзя, чтобы корреспонденция попадала в чужие руки.
«Но ведь это подло, послушайте, сударь!» — мысленно пытался он убедить отца. Но когда вступил на порог, услышал из-за двери такое, от чего волосы встали дыбом.
— Лев, я запрещаю тебе знаться с этим чудовищем, с этим выродком!
Голова у Пушкина закипела и, не дожидаясь продолжения, он со всей силой толкнул дверь.
— И это вы называете родительским долгом! Клянусь, если у меня когда-нибудь будут дети, я вас к ним на версту не подпущу! Говорю вам в последний раз: отдайте бумагу, до меня касающуюся! Иначе я… иначе я…
Вид у Александра был страшный. Волосы торчком, галстук под правым ухом, руки крутились перед лицом старика, как мельница.
— Помогите! Убивают! — завопил тот, бросаясь в двери. — Ополоумел! Хотел меня бить! Замахнулся! Мог до смерти зашибить! Родного отца!
Пушкин выскочил в другую дверь и как ошпаренный понесся по дому, сметая старенькую ганнибаловскую мебель. Мать в ужасе зарыдала. Левушка бегал за отцом, крича в лицо попадавшейся дворне:
— Все в порядке!
К счастью, кобылка мирно щипала горицвет. В мгновение ока всадник оказался на ее больном хребте и дал шенкеля. Дорога до Тригорского по липовой, потом по еловой аллее, дальше через лес. Соседи всегда дома. Приютят. Прасковья Александровна вышла на крыльцо. Что за чудо! Что за нежная душа! Может ли обитать в провинции такое сокровище?
— Слезайте, слезайте! Что с вами? — Уверенной рукой госпожа Осипова схватила лошадь под уздцы. — Право слово, я подарю вам коня. Эта кляча под вами издохнет!
Из окон уже высовывались ее дочери. Пять штук. Аннет, Нетти, Мари, Катиш и Евпраксия. Целый цветник. Не будь такие дуры — просто загляденье! Но мать, мать лучше всех.
— Идите пить чай! У нас варенье вишневое!
Радостные возгласы застыли на губах. Гость выглядел ужасно. Загнанный зверек. Протянешь руку, цапнет.
— Пошли вон, — цыкнула на них Прасковья Александровна.
Барышни попрятались. Вообще госпожа Осипова была строга с детьми, случалось, драла за уши до крови и секла за незнание французской грамматики. К Пушкину же относилась по-матерински нежно. Он и годился ей в сыновья, хотя на свои сорок четыре ловкая и подтянутая дама не выглядела. Во всем ее облике было что-то не уездное, от салона и столичного житья, а не от псарни и пирогов с вязигой.
— Что случилось? — В руке Прасковьи Александровны явился надушенный лавандой платок. Она стала промакивать им пот на лбу поэта. Ее пальцы скользили быстро, чуть задевая за его кожу и пряди волос. Они стояли по разные стороны лошади и, поскольку оба не отличались высоким ростом, потешно тянулись друг к другу через спину кобылы.
— Я наговорил отцу дерзостей. Вы же знаете, что он вскрывает мою почту…
— Это недопустимо.
— Я знаю, но я вышел из себя!
— Я не о вас. — Осипова улыбнулась. Ее кругленькое точеное лицо светилось молодым весельем. Если бы не выпяченная нижняя губа, она смотрелась бы красавицей. — Недопустимо читать чужие письма.
— Наконец я все ему высказал. А он… он стал кричать, будто я его бью. Весь дом это слышал. Чего же он хочет для меня со своим уголовным обвинением? Рудников? Сибири? — Пушкин чуть не заплакал. — Дойдет до правительства. Подумайте, что будет! На меня суда нет. Я вне закона. Голова идет кругом.
Осипова встряхнула платком и заодно вытерла поэту глаза.
— Идемте в дом. — Она была решительна и всегда знала, что делать. — Я дам вам перо и бумагу. Напишите в Петербург влиятельным друзьям. Губернатору Адераксу и через него государю. На почту полагаться не будем. Я пошлю своего дворового человека.
— Кому же писать? — растерянно протянул Пушкин, поднимаясь вместе с ней на крыльцо.
— Жуковскому. Карамзину. Вяземским. Напишите всем. Пока слух не разнесся и его не стали перетолковывать вам во вред.
Прасковья Александровна усадила поэта на веранде. Принесла чернильницу.
— Возьмите себя в руки. Как закончите, пойдем есть конфитюр!
Эта женщина всегда действовала на него успокаивающе. Нечто вроде княгини Веры, только жестче и без ее легкомыслия. Как такая метресса затесалась в Псковскую глухомань? Обоих мужей держала в ежовых рукавицах. Старина Вульф нянчился с детьми, варил варенье, пока жена гоняла на корде лошадей и с псарней выезжала поохотиться. Второй супруг Осипов скончался в феврале нынешнего года, но ни траура на вдове, ни особой печали в доме поэт не заметил.