— Как ты могла унизить мужа? Или ты не понимаешь, каким уязвимым делает его нынешнее положение?
— Я иногда думаю, что вы любите Михаила больше, чем родных детей, — с упреком бросила дочь. Графине казалось: мать примет ее сторону. А выходило, она горой стоит за Воронцова.
— Я привязана к твоим братьям, — возразила Браницкая. — Но они — обычные люди. Пустые, как их отец. Михаил другой. Много лет назад я любила такого человека. А он любил весь свет. Тебе повезло. Вы были счастливы. Но ты все расплескала!
— Я ничего не сделала! — Лиза была оскорблена до глубины души.
Браницкая покачала головой.
— Твоя первая обязанность — семья. А ты занялась устройством чужих дел, не задумавшись, как все выглядит со стороны. Это очень легкомысленно.
«Разве ее собственная честь чиста!»
Александра Васильевна легко догадалась, о чем думает дочь.
— У тебя есть право упрекать меня, — сказала она без тени обиды. — Я попала ко двору рано и по неопытности сразу утратила репутацию. Мне было очень тяжело. Я положила все силы, чтобы воспитать вас настоящими дамами. Молила Бога, чтобы ни одна из моих девочек не пережила презрения света. — Плечи старухи затряслись. — Я никогда не думала, что это будешь ты. Только не ты, Лиза!
— Мамочка, ну что же мне делать? — Графиня прижалась к животу Александры Васильевны.
— Самое ужасное, — сказала та, поостыв, — что у Михаила теперь просто нет выхода, кроме как завести любовницу.
Одесса.
Старуха Браницкая ошибалась. Воронцов не ударился во все тяжкие. Хотя очень хотел. Сначала со зла. Потом по естественной надобности. Но… Смешно сказать, он боялся обидеть Лизу. Дикость собственного поведения была для него очевидна. Супруги в публичной ссоре, фактически в разъезде. Однако в глубине души граф не верил виновности жены и все надеялся, что дело как-нибудь объяснится.
В первый же вечер к нему пришла Ольга. Дом Нарышкиных перестраивали, и родственники жили во дворце наместника. Невестка выскользнула из-за полога кровати, когда Михаил, наскучив глотать бренди, поплелся спать. Лунный свет, падавший из открытого окна, делал ее фигуру неестественно легкой. Было бы ложью сказать, что она не приковывала взгляд.
— Вы бы, сударыня, хоть подождали, пока постель остынет, — съязвил Воронцов.
— К чему? Запах третьего возбуждает. — Ольга повернула к нему темные, раскосые, как у рыси, глаза и, по-кошачьи изогнувшись, лизнула деверя в подбородок.
Граф провел рукой по спине женщины от загривка до крестца и осознал, что не хочет ее.
— Если вы намерены спать здесь, я пойду в кабинет.
— Я доберусь и до кабинета, — пообещала она.
Кишинев.
Филипп Филиппович сначала увидел, как осколки стекла брызнули на пол, а потом услышал звук разбитого окна. Увесистый булыжник приземлился в супницу, расколов фарфор надвое. Чиновник отпрянул, но было поздно. Руки, салфетку, заправленную за ворот, колени и живот обдала горячая волна. Жирные капли испортили турецкий халат и белую рубашку. Наказание Божие!
С ног до головы в борще Вигель поплелся к звонку. Надобно было звать денщика — прибираться, и кухарку — накрывать в другой комнате. Хуже всего, что супница графская, и ее пропажи из сервиза не объяснить выходкой местных мальчишек. А кто, спрашивается, разрешал вам, господин советник, пользоваться парадным севрским прибором? Тарелок у вас своих нет?
С тех пор как крыша на Пестром доме Варфоломея провалилась от снега, наместник нанял себе другую резиденцию и благодушно позволил Вигелю поселиться там на правах смотрителя. Нечего и говорить, что житье на графских хлебах только повышало статус чиновника. К нему относились как к доверенному лицу, «оку» генерал-губернатора. Филипп Филиппович изо всех сил стремился соответствовать: работал в кабинете начальника, обедал в столовой, только что не спал в спальне — отчего-то робел. И курить позволял себе лишь на крыльце. Михаил Семенович не переносил запаха табаку, а дым въедается в ковры, так что не стоило…
Теперь незадача — супница вдребезги, а второй такой до самого Парижа ищи-свищи. Как же быть? Тем временем за разбитым окном в саду раздавались гиканье и свист. Молодежь неспроста залепила камнем в стекло. Хорошо еще палками не отделала, выходить по вечерам Филипп Филиппович боялся. После возвращения из Одессы он пребывал в состоянии войны со всем городом. Полгода тихой жизни — выше сил. Сколько раз, переезжая с места на место и начиная карьеру заново, советник давал себе слово сидеть ниже травы. Но нет, злой рок преследовал его!
На сей раз причиной общей вражды стала «Записка о Бессарабии». Воронцов велел приглядеться к местным порядкам и сочинить доклад. Вигель сглотнул слюну и взялся за перо. Досталось всем. Особенно молдаванам. Ленивы, беспечны, уповают на русские штыки, но чванятся и понятия не имеют о благодарности. Чтобы сии земли вросли в империю, надобно перекрыть границы и совершенно изгнать молдавский язык из употребления.
— Вы наблюдательный человек, — сказал генерал-губернатор. — Но вряд ли нужно действовать силой. Осенью я буду в ваших краях. Огляжусь на месте.
Советник воротился из Одессы в свою дыру и был встречен каменьями. Оказалось, что накануне отъезда, дав секретарю переписать трактат набело, он забыл уничтожить копию. Бумажная бомба взорвалась в канцелярии, осколки, вернее клочки, разлетелись по всему городу. Молдаване почли себя оскорбленными, и все, от боярина до перевозчика, намеревались встретить негодяя на подступах к реке, чтобы не дать переправиться через Бык. Отряд казаков оттеснил негодующую толпу. «Стражду за Отечество!» — сказал себе Вигель.
Дуэлировать боярские сынки еще не привыкли, но с палками подстерегали советника исправно. Русские офицеры решили «своего не выдавать». За Филиппа Филипповича, как за Елену Троянскую, готова была разгореться война.
И тут приехал наместник.
— Трогай! Трогай! Поворачивай! — Михаил Семенович сокрушенно выглянул из кибитки. — Твою ма-ать…
Возок застрял, скособочившись и увязнув передком в грязи. Степная дорога на Буджак посуху еще туда-сюда. Но стоит начаться дождю, и потрескавшаяся на солнце корка мигом размокает, обращаясь в непролазное болото. Нет пути ни прохожему, ни проезжему.
— Бывали случаи, целые коровы тонули, — очень вовремя напомнил Туманский.
Воронцов одарил молодого чиновника хмурым взглядом, но ничего не сказал. Возница-молдаванин изо всех сил нахлестывал лошадей по хребтам. Да толку чуть. Нужно было выходить. Грязи у дверей с каждой секундой прибывало. Потоки мутной воды, поднятые осенним дождем, с шумом текли с обеих сторон кибитки. Они крутили палки и поднятые камни, грозя сбить с ног любого, кто осмелился бы спрыгнуть на дорогу.