нём чувство глубокой убеждённости, что вся жизнь его и деятельность в Святогорье находится
под неусыпным бдением Небесных Светлых Сил. И сам Пушкин не оставляет его без своего
внимания.
Это произошло ранней весной, где-то в конце семидесятых годов. День разгорался
яркий, солнечный. Семён был занят во дворе очередными хлопотами по благоустройству
помещений музея. Вышел на крыльцо, что-то заставило взглянуть на Небо.
И увидел необычную картину: на голубом небесном своде чётко вырисовывался профиль
Пушкина, именно такой, каким мы знаем Поэта по его самому знаменитому авторскому рисунку,
который является символом «Литературной газеты».
Профиль был нарисован белой небесной нитью, похожей на белый след, какой оставляет
после себя реактивный самолёт. Изображение держалось не менее пяти минут.
Семён пожалел, что рядом не было никого, кто бы мог удостоверить истинность видения.
Были и другие моменты, когда в дни Пушкинских праздников приезжали гости из разных
городов, приходили жители окрестных деревень. В усадьбе собиралось много народа. И Гейченко
не раз ловил себя на мысли, что в толпе то и дело мелькало лицо Пушкина. Его трудно было с
кем-то перепутать. Но фигура эта исчезала так же мгновенно, как и появлялась.
После встречи в лесу с Поэтом, идущим в красной рубахе*, Гейченко купил себе верёвку,
приблизительно такую же, какой был подпоясан Поэт, и стал носить рубаху навыпуск,
подпоясываясь верёвкой…
*Это проявилось ясновидение у Гейченко.
А Поэт Хранителю и нам даёт наказ:
Нет, радость одолеет грусть и старость.
Ни раздражения, ни злобы – нежность чувств.
Одна лишь нежность нам с тобой осталась
И вера в жизнь на паперти искусств.
Твори же рай в Душ и только рай!
И раем ад Души уничтожай!
Но мы продолжаем путешествовать по Пушкиногорью и Свирель задаёт вопрос
любимой реке Поэта – Сороти:
Свирель:
Скажи, о, Сороть, что в Душе
Хранишь о незабвенных прежних летах?
СОРОТЬ:
Прикосновение Поэта – России верное клише.
В моей воде отражены Его глаза – глаза Пророка.
Голубизною светит Око, и наливается слеза.
300
Песчаный берег помнит след Его ноги, где шёл Поэт.
И каждый камень у дороги, и каждый кустик у реки
Содержит пульс Его руки, Его надежды и тревоги.
И тут же слышен отклик Поэта:
НАПОМИНАНИЕ
Тоскую. Годам нет забвенья.
Я в мыслях к Сороти лечу.
Соединить в Душе хочу
Любви летучие мгновенья
С волной её прикосновенья.
Она как женщина во мне
Живёт, прозрачна и игрива,
И своенравна и красива,
Как белый лебедь на волне.
О, дай мне, Сороть, эту длань.
Она прозрачна, словно полдень.
Её теплом спешу наполнить
Свою ладонь, чтоб в эту рань
России о себе напомнить.
***
Привычка юного Поэта –
Плескаться, плавать и нырять,
И на приволье загорать.
Он прав, скажи, на то, мой друг, и лето!
Тригорское манило Пушкина ещё и возможностью заниматься самообразованием. Он
всегда жаждал знаний.
А у хозяйки имения Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф была великолепная
библиотека, где Поэт пропадал часами. И пространство библиотеки содержит память об этом
времени:
ПАМЯТЬ БИБЛИОТЕКИ
Свеча горит в подсвечнике чугунном.
И в лакированной поверхности стола
Огонь дрожит, как луч при свете лунном,
И освещает молодость чела,
Склонённого над мудростью страницы.
Летят года. Но остановлен час,
В котором голубых очей ресницы,
Порхая, как полуночные птицы,
Чтеца залётного возносят на Парнас.
Его прикосновеньем дышат стены.
Портреты взор Поэта берегут.
Бегут года, столетия бегут.
Но чудные мгновения нетленны.
301
Библиотека в Тригорском
Здесь, в Тригорском, среди множества прекрасных стихотворений возникло «Я помню
чудное мгновенье», посвящённое Анне Керн.
И даже мостик в этой усадьбе, наверное, помнит эту встречу, поэтому Свирель слышит
такие строки:
МОСТИК
Вот мостик маленький, ажурные перила.
Над бездной памяти вознёс он свой каприз.
Здесь слёзы нежности впервые пролились,
Вмещая всё в себя, что дорого и мило.
Здесь в первый раз руки коснулся Он,
Которая была нежней зефира.
Здесь обнял Он в мечтах своих полмира,
Воспев любовь, как пел Анакреон.
И слышится, как будто аллея, названная аллеей Керн, сама говорит сквозь годы и
расстояния:
АЛЛЕЯ КЕРН
Я помню звук его шагов
И рядом с ним – её дыханье –
Неуловимое порханье
Прозрачно-белых мотыльков.
Божественное провиденье
Свело двоих под эту сень,
Объединив сердец биенье,
И Солнца луч, и ночи тень.
О, волхованье этих строк!
Оно исторгнуто порывом,
Как Пушкин, чистым и игривым,
И вдохновенным, как Пророк!
302
Здесь, в Тригорском, где его окружала девичья юность, Поэт проходил испытание на
сдержанность, на чувство чести и долга перед этими юными созданиями, перед самой хозяйкой
имения, перед самим собой.
Душу порой переполняли противоречивые чувства: лёгкой увлечённости и
разочарования, нежности и жалости.
Грудь иной раз теснили отголоски чьей-то ревности.
Но все тончайшие оттенки переживаний, – благодарение Богу!– находили отражение в
стихах, которые снимали напряжение и печаль. Так, наверное, в 1829 году родились известные
чудные строки:
ПРИМЕТЫ
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюблённой грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаёмся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами Души.
Однако, поспешим в Михайловское, где Поэт проводил большую часть своего времени.
Вся окружающая Природа здесь: и Небо, и звёзды, и облака, дожди и снега, земля, кусты
и травы, цветы и птицы, – всё, что видело и слышало Поэта, сохранило о Нём свою память:
Здесь Лик Поэта светит ясно,
И звезднолико и прекрасно
Амур играет меж ветвей.
Здесь чудных взоров полон лес,
И тень стволов, и свод Небес,
И, неги полный, ежечасно
Им вторит псковский соловей
Здесь, несмотря на жалобы в письмах к друзьям, что его покидает вдохновение, Пушкин
работал над трагедией «Борис Годунов», продолжал писать «Евгения Онегина» и создал пролог к
«Руслану и Людмиле»: У Лукоморья дуб зелёный, Златая цепь на дубе том…
Он собирал здесь материалы для исторических записок о роде Ганнибалов, продолжал
изучать Библию и внимательно читал «Коран». Завершил поэму «Цыганы».
Вот он, кабинет Пушкина и стол Поэта.
И само воспоминание о тех временах растворено в воздухе имения:
МИХАЙЛОВСКОЕ.
Голубизной сквозит приют
Души великого Поэта.
Зима. Когда-то будет лето.
Но нежность с верой тут как тут.
Они дрожат в ветвях берёзы,
Как струны арфы в Небесах.
И юный полдень на часах
Роняет солнечные грёзы.
СТОЛ ПОЭТА
Вот стол – особенный, –
Он освёщён бокалом
Старинного чудесного вина.
303
Вина причастия, которого алкала
Тетрадь Поэта и родная сторона.
Здесь всё освещено теплом
Его руки, воздушно-строгой.
И всё – в согласии с пером.
Оно – как лебедь-недотрога
Над влажной гладью тихих вод
В туманность вечности плывёт.
***
Здесь сиживал со мною Дельвиг
И Пущин. Здесь кутили мы
И в духе доброй старины
До полночи стихи читали.
Здесь мы смеялись и мечтали
И в неизвестность улетали,
И мудрость жизни обретали
России славные сыны!
И сама атмосфера Михайловского пропитана ритмами Пушкинских строк:
АЛЛЕИ ТВОРЧЕСТВА
Аллеи творчества в Михайловском не вянут.
Строкой доверия означен путь Певца.
Сбери стихи в букет. Букеты эти станут
Эмблемой века – наподобие венца!
Здесь каждый шаг Его храним
Стволами елей, хвоей, кроной.
Здесь Он, печален и раним,
Грустил, как вечный пилигрим,
Гонимый Миром и короной.
Здесь каждый жест запечатлён
В своём небесном отраженье.
Вступив сюда, не думал Он,
Что Бог, судьбина и Закон
Вершат Его Преображенье!
ПРУД В МИХАЙЛОВСКОМ
В застывшем зеркале пруда