и солнце, почти на год скрывшее свое сияние.
– Если ты не знаешь тому причины, ты, верно, в самом деле очень далеко. Все это вызвано извержением огненной горы. – (Присутствие собеседницы поблекло и проявилось снова.) – Я чувствую, как дрожит наш шаткий мостик. Давай не будем о таких вещах. Как вышло, что мы встретились во сне?
– Я бы сказала, с позволения богов, но ты уверяешь, что у тебя нет богов. Кого же вы восхваляете, кто вами правит?
– Воин.
Думаи ощутила, как собеседница вдруг замкнулась, но любопытство преодолело ее отчужденность.
– Ты говорила о магии. Ты… колдунья?
– Всего лишь сновидица, – ответила Думаи и, ощутив, что уходит на глубину, нащупала складку покрывала и сжала ее до боли в пальцах. – Этот мост возник не случайно. Может быть, чтобы мы могли утешать друг друга. Даже если это подделка – или я говорю сама с собой, – хорошо, когда ты не одна в темноте.
Молчание.
– Я не знаю, как тебя называть. Ты не скажешь мне своего имени?
– Думаю, это снова нас разделит.
– Давай попробуем. Мы сумеем снова найти друг друга.
– Меня зовут Думаи, а тебя?
– А меня…
Связь порвалась, и Думаи вывалилась из видения, стуча зубами от холода. Она прижалась ближе к печурке, жалея, что нельзя сейчас поговорить с великой императрицей. Бабушка сумела бы истолковать сон.
Поддерживая сновидение, она устала душой, а тело было утомлено плаванием. На этот раз она отпустила себя в глубокий сон.
В середине ночи ее разбудил образ кривой, как клинок, улыбки. Ныла крепко зажатая меж бедер ладонь. В теплых и вольных объятиях сна ей почудилось, что ее ласкает чужая рука.
«Ты лишилась рассудка?»
Она поднялась, резко втянув в себя воздух. Сердце плясало в груди. На сей раз внутренний голос принадлежал ей самой.
«Ты так стосковалась по ласке, что готова броситься в руки охотницы?»
До рассвета Думаи бесшумно прошла в купальню, чтобы вымыться и одеться в присланный из дворца наряд: длинную белую рубаху под бледно-голубым жилетом и высоко сидевшие на талии шаровары из мягкого желтого шелка. Ее собственная одежда за время полета непоправимо истрепалась. Расчесывая волосы и раз за разом приглаживая их, Думаи задумчиво хмурилась. Опустив глаза, она увидела на полу две капли крови.
У нее вырвался вздох чистого облегчения. Вот откуда накатившее в темноте желание. В первый день она часто ощущала его тихую волну.
А Купоза па Никея тут ни при чем.
Один из служителей богини принес ей кровяной лист.
«Хватит! – Думаи скатала его в затычку. – Хватит!»
Она встала перед своим отражением. Отец отсоветовал ей брать в Сепул корону – только скромный венчик и его личную печать. Печать она спрятала под накидку-безрукавку, закрепив серебряным поясом. Королева Аркоро не поскупилась – прислала одеяния, достойные принцессы.
Канифа проводил ее к ожидавшему над водопадом паланкину и сидевшей верхом Никее, в тонком розовом плаще. Она оставила несколько прядей свободными, а остальные, заплетенные в косы, подобрала.
– Не припомню, чтобы приглашала вас, госпожа Никея, – с раздражением бросила Думаи.
– И вам доброго утра, принцесса. Королева Аркоро призывает всех троих драконьих всадников.
– Зачем?
– Не могу знать, но давайте считать это удачей. Как я понимаю, вы не слишком свободно владеете сепульским, – заметила Никея. – А я, к счастью, говорю бегло. Могу послужить переводчицей.
– У королевы Аркоро найдутся свои.
– Но вам, несомненно, не помешает собственный, чтобы по оплошности не привести Сейки к политической катастрофе. Возможно, принцесса, вы научились плавать, но рыба из пруда не знает моря.
– Эта рыба уже устала от ваших непрошеных советов, – сообщила Думаи и закрылась в паланкине.
В первой части пути ее трясло. Наконец они спустились с невысоких гор, и Думаи пронесли через восточные ворота города. Она, запертая в паланкине, подсматривала в узкую щелку.
Скажи ей кто, что город может сиять как золото, она сочла бы это чистой воды легендой. Мозом Альф славился художниками и искусными ремесленниками, но, воочию увидев его великолепие – здания от земли до черепичных крыш сплошь покрывала тонкая резьба, – Думаи почувствовала, как замирает сердце. Каменщики, золотых дел мастера, художники стаями слетались к Каморотскому заливу, чтобы украсить все, к чему прикасались их руки.
За мраморными арками открывались сады со статуями. Вдоль улиц выстроились белые абрикосы и деревья снежных колокольчиков. Древнюю колыбель города отмечала монументальная башня звездочетов, созданная по замыслу одной из сепульских принцесс.
Паланкин влился в поток повозок, всадников и пеших толп, направлявшихся вдоль обрыва ко дворцу. Они пересекли русло реки Йевуйта, миновали рынок на берегу моря Солнечных Бликов. Вдали виднелся Легион залива – стоявший на якоре в глубоких водах флот парусных судов и бронированных таранных кораблей, предназначенных для обороны, исследования новых земель и торговли.
Раскинувшиеся рыбачьим неводом торговые пути королевства Сепул, подобно Снежной дороге, протянулись даже через Бездну. На городских рынках продавали товары половины мира. Несколько сейкинских купцов, не убоявшихся опасного плавания, торговали прямо с гребных лодок: янтарем, и золотом, и деревянными изделиями, покрытыми темным лаком, с перламутровыми вставками.
Думаи упивалась видами. Когда паланкин задержался, пропуская конную городскую стражу, ее взгляд привлекла компания моряков. Покрой их одежд был ей незнаком. Один показывал сепульской покупательнице серебряную миску. Та, кивнув, потянулась за кошельком.
– Как ты думаешь, откуда они? – обратилась Думаи к ехавшему рядом Канифе.
Тот взглянул:
– Я бы сказал, из-за Бездны.
– Южане, – подтвердила Никея. – В давние времена сюда доплыл один эрсирский принц и взял в жены Летнюю царевну. С тех пор кое-кто в Сепуле принял его веру – в свет и зеркала.
– Королева Аркоро это допускает? – удивилась Думаи.
– Наши боги не показывались много столетий, принцесса. Людям надо во что-то верить.
Мозом был первой столицей Сепула – был, пока некая царица не родила четырех дочерей-близнецов. Она разделила между ними полуостров, назвав каждую четверть по времени года, и тогда Мозом стал Весенним городом.
Теперь четверти снова слились воедино, и одна королева Сепула заняла Старый дворец. Он, белый как кость, с многоярусной крышей, раскинулся на высоком утесе над восточным берегом бухты, с которого открывался вид и на город, и на побережье. Главный его мост был перекинут через реку Йевуйта там, где она обрушивалась в море высоким водопадом.
Должно быть, над украшением этого здания трудились много веков: каждый карниз, каждая колонна оделись прекрасной резьбой, потолочные балки изображали цепь позвонков и изгибы ребер. Золотые изваяния сепульских драконов – с четырьмя когтями и струящимися бородами – охраняли вход.
Выбравшись из паланкина, Думаи все дивилась дворцу, его бесконечным чудесам. Позвонки и ребра восходили, как видно, к древней истории Сепула – в легенде о его основании говорилось о некой дракане, потерявшей свою кость при смене облика. Та кость превратилась в маленькую девочку, которая двадцать лет следовала за своей создательницей, выдумывая сотни уловок, чтобы добиться ее внимания. Наконец дракана