Кремль ответил согласием 27 сентября. Обеспокоенного этими контактами Риббентропа, прибывшего в Москву для заключения советско – германского Договора о дружбе и границе, Сталин, однако, заверил, что «за ними ничего серьезного не скрывается, и советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися господами, как Англия, Америка и Франция» [36, c. 616]. Действительно, «воз остался и ныне там».
К середине октября в Париже также стало заметно намерение правительства «сохранить добрые отношения» с СССР. По информации полпреда Я. З. Сурица, французские официальные круги начали проявлять инициативу по восстановлению связей с Москвой. «По всеобщему убеждению, без поддержки СССР Гитлеру крышка, – писал в телеграмме в НКИД 21 октября полпред. – Обеспечить себе наш нейтралитет – это главная забота. Ради этого пойдут и на жертвы» [36, с. 207–208]. Посол Франции в СССР Э. Наджиар в письме на Кэ д’Орсэ[164] от 28 октября высказал мнение, что «для нас выгодно восстановление Россией своих территориальных позиций в Европе, которые она занимала в 1914 г. и которые позволяли уравновешивать влияние Германии […] Исходя из жизненных интересов Франции, мы не можем не учитывать, что существование на восточных границах рейха России […] будет сдерживать Германию[…] Вхождение России в дела Европы, хотя и происшедшее в результате германо-советского сближения, наносит первый удар по программе безграничных завоеваний гитлеровского рейха» [цит. по: 94, с. 229].
Впрочем, это было общим местом для англо-французских политических комментаторов. У. Черчилль шел еще дальше, утверждая, что пакты августа и сентября объективно создали Восточный фронт против Германии самим фактом вхождения в соприкосновение СССР и Третьего Рейха на территории поделенной Польши. Свое видение отношений внутри треугольника «Москва – союзники – Берлин» он изложил в радиовыступлении 1 октября 1939 г. Остается загадкой, как будут развиваться события, – сказал Черчилль, – но к этой загадке есть ключ. «Этим ключом являются национальные интересы России. Не может совпадать с интересами безопасности России то обстоятельство, что Германия разместится на берегах Черного моря, или то, что она захватит балканские государства и подчинит народы Юго – Восточной Европы. Это было бы противоположно жизненным интересам России» [цит. по: 125, с. 74–75].
Конечно, эти оптимистические оценки ситуации отчасти объяснялись стремлением «сохранить хорошую мину при плохой игре». Игра в трехсторонние переговоры, действительно, была неудачной, и Советский Союз оказался «проигранным» Берлину; но в долгосрочной перспективе, из которой исходили авторы данных прогнозов, ситуация выглядела именно так. Следствием стали неожиданное после советского «предательства» дружелюбие Лондона и Парижа в отношении СССР и попытки выстроить союзнические отношения с ним.
Однако до этих «лучших времен» было еще далеко. Пока же советско – германское сотрудничество успешно развивалось, в том числе по военной линии. Первым таким примером можно считать согласие советского правительства на просьбу Германии, высказанную после ее нападения на Польшу, использовать радиостанцию г. Минск в качестве радиомаяка для самолетов Люфтваффе путем посылки кодированных сигналов.
Следующим шагом стало обращение Берлина за разрешением воспользоваться портами и верфями Мурманска и Владивостока для стоянки, снабжения и ремонта кораблей Кригсмарине. От этого проекта пришлось отказаться по причине невозможности сохранения в тайне столь явного сотрудничества «нейтрального» СССР с воюющей Германией. Однако выход нашелся: с начала ноября в распоряжение германского флота была предоставлена бухта Западная Лица рядом с Мурманском для организации там базы снабжения и ремонта его кораблей.[165] Оказывались германским ВМС и единичные услуги. Так, всю осень 1940 г. в порту Мурманска укрывался от английского флота лайнер «Бремен». В августе – сентябре советский ледокольный флот провел германский рейдер «Комет» по Северному морскому пути из Печерской губы через Берингов пролив в Тихий океан, где он затем пиратствовал в течение многих месяцев. С просьбами о проводке судов, причем в обе стороны – с запада на восток и обратно – Германия обращалась не один раз [см., напр.: 14, с. 24].
Большое значение в Берлине придавали и сотрудничеству с Москвой по линии внешнеполитической пропаганды, в частности, ее согласию выступить с совместным Заявлением о необходимости скорейшего прекращения войны. Правительства обеих стран, утверждалось в нем, стремятся к миру, готовы действовать в данном направлении и ожидают того же от Англии и Франции. Если же усилия Германии и СССР «останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР, – с угрозой говорилось в Заявлении, – будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах» [ «Правда». – 1939. – 29 сентября; 36, с. 136–137].
Развернутая официальная оценка советским правительством создавшегося международного положения была дана в докладе В. М. Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 октября. У наркома не нашлось слов для осуждения германского нападения на Польшу, поскольку все обвинения в поджоге европейской войны он возложил на Францию и Великобританию, заодно осудив их за преступную, по его мнению, попытку покончить с идеологией гитлеризма [ «Правда». – 1939. – 1 ноября]. Выступая через несколько дней в Рейхстаге, Гитлер заявил, что присоединяется к каждому слову советского наркома. Наконец, 30 ноября с заявлением, облеченным в форму интервью газете «Правда», выступил сам Сталин. Он утверждал, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну» [ «Правда». – 1939. – 30 ноября]. В соответствии с этой установкой коминтерновские партии получили директиву Москвы развернуть пропагандистскую атаку на выявленных «поджигателей войны».
Между тем 26 октября британское правительство вновь предложило Москве начать торговые переговоры, однако 11 ноября правительство СССР заявило, что «не видит в данный момент благоприятных перспектив в этом деле» [36, с. 278]. Их и не могло быть, поскольку и для СССР, и для Великобритании значение вопроса о торговых переговорах выходило далеко за рамки важности самого заявленного предмета переговоров, – собственно торговли.
Основной задачей англичан было заделать огромную брешь в установленной ими системе экономической блокады Рейха, которую (брешь) создавали советско-германский товарообмен и, что неизмеримо важнее, транзит германских экспортно-импортных грузов через территорию СССР[166], а также выполнение последним функции реэкспортера для Германии. И. М. Майский телеграфировал Молотову 21 сентября, что «главные надежды (в Лондоне. – Ред.) возлагаются на блокаду, которая постепенно должна задушить Германию и вызвать в ней внутренние конвульсии, возможно революцию […] Таким образом, решающее значение приобретает СССР. Поэтому самый острый интерес здесь вызывает сейчас вопрос: будет СССР снабжать Германию сырьем, продовольствием и прочим или не будет?» [36, c. 119]. (Единодушным мнением всей тогдашней политической Европы было, что прошедшую войну Германия проиграла, главным образом, из-за