как обнаружилось, что за обязательством «соблюдать политику дружественных отношений», вокруг которого кипели такие страсти, ничего не стояло. В то самое время, когда в Кремле заканчивалась процедура его подписания, и накрывались, банкетные столы, германские войска вторглись в Югославию. Эхо полученной Кремлем пощечины прокатилось по Балканам и намного шире и показало, кто там хозяин. На следующий день Москва еще больше унизила себя, промолчав и не выступив с осуждением агрессии против фактически союзной страны, с которой только накануне подписала договор о дружбе! Во время очередной встречи с Шуленбургом Молотов ограничился меланхолической сентенцией на тему о том, что «крайне печально, что, несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным» [123, c. 155–156].
Более того, по требованию Сталина был отменен большой кремлевский прием по случаю подписания договора. Н. В. Новиков вспоминал: «Всем было ясно, что такой торжественный прием будет иметь характер политической демонстрации нового югославского правительства и его внешней политики» [118, c. 79]. Напуганный Сталин отдал упиравшемуся Молотову приказ «оставить эту затею, ставшую неуместной» [118, c. 81].
Однако и на этом демонстрация унизительного раболепия Кремля перед Берлином в надежде заслужить прощение за югославскую оплошность не закончилась: освещая ход боевых действий в Югославии, советская печать не смогла найти ни одного сочувственного слова в адрес борющегося союзника. 8 мая, уже после разгрома Югославии, по настоятельной «рекомендации» Берлина НКИД заявил М. Гавриловичу, что советское правительство не видит юридических оснований для дальнейшей деятельности в СССР белградской дипломатической миссии, и потребовал от посланника ее прекращения[161] [91, c. 661]. Нелепая попытка разыграть «югославскую карту» обернулась для Москвы позорной потерей лица и осталась одной из самых постыдных страниц в истории внешней политики СССР, балканским вариантом собственного «Мюнхена».
Балканские итоги
Вся балканская вылазка Кремля была одним большим недоразумением и закономерно потерпела полное фиаско. Строя ее стратагему на фундаменте извращенной логики пакта Молотова-Риббентропа, Кремль ставил перед своей внешней политикой на балканском направлении взаимоисключающие цели на всех уровнях – от глобального до отношений с отдельными странами, что и предопределило ее тотальный неуспех.
С точки зрения большой стратегии, региональная сверхзадача, как ее понимала Москва – не допустить германского проникновения на Балканы и изгнать оттуда Британию, – противоречила основным целям ее собственного замысла, положенного в основу общей линии пакта Молотова-Риббентропа: спровоцировать англо-германскую конфронтацию и через это возможно дольше оставаться в положении «третьего радующегося». Этим целям как раз отвечало создание балканского фронта англо-германской войны. В ноябре 1939 г. бывший премьер-министр Великобритании Д. Ллойд-Джордж сказал И. М. Майскому, что «война между Англией (сильной своим флотом. – Авт.) и Германией (сильной сухопутной армией. – Авт.) – это все равно что война между акулой и тигром. Им негде сойтись и встретиться в решающей схватке» [90, с. 80].
Место, конечно, нашлось – на Западном фронте во Франции, однако та схватка решающей не стала. Следующим местом как раз могли быть Балканы, но в течение оставшегося до германского нашествия года Москва по недомыслию делала все, чтобы не допустить этого (в частности, вынудив Турцию закрыть Проливы для английского и французского флотов и тем самым лишив союзников возможности открыть румынский фронт против Германии еще осенью 1939 г.). Положение попыталась исправить, когда было уже поздно.
Еще одна ошибка стратегического уровня состояла в том, что стремясь, с одной стороны, противодействовать германской экспансии, Кремль в то же самое время методами государственной политики и через Коминтерн делал все возможное, чтобы испортить английскую игру на Балканах, объективно направленную на достижение тех же целей. Чиня препятствия одному из двух враждующих между собой своих соперников, Москва, не обладая их политическим ресурсом и не готовая, в отличие от них, к применению вооруженной силы, укрепляла позиции другого, а не собственные. Лучше всего это прослеживается на примерах с двумя важнейшими странами региона – Турцией и Румынией. Сделав все возможное для подрыва британского влияния, Москва создала в них вакуум силы, заполнить который позволила Германии, а сама оказалась в несравнимо худшем положении, чем была в начале. С необходимыми оговорками, но пример Югославии из того же ряда.
На уровне региональной политики принципиальная ошибка Кремля заключалась в постановке задачи овладения Проливами в качестве главной цели. Это была заведомо ложная цель, тем более после разгрома англо-французской коалиции: в мире элементарно не осталось силы, которая могла (и захотела бы!) ими воспользоваться для нападения на СССР. Великобритания искала не войны, а союза с СССР. Не нужны были Проливы и Германии. В беседе с болгарским посланником П. Драгановым 3 декабря 1940 г. Гитлер заявил, что не интересуется Дарданеллами, т. к. Германия не может заплыть в Черное море, а если бы он решил напасть на СССР, ему хватило бы двух тысяч километров сухопутной границы [121, с. 105; 146, р. 769]. Двумя неделями ранее эту же мысль он высказал в беседе с Молотовым в Берлине. В истории Великой Отечественной войны роль Проливов практически не прослеживается, что свидетельствует об абсолютно надуманном характере этой проблемы, во имя решения которой было угроблено столько сил и средств.
Следует оговориться, что после поражения западной коалиции весной-летом 1940 г. базы в Проливах были нужны Кремлю уже не столько для того, чтобы контролировать их «на вход». Ставилась цель обеспечить выход в мировой океан кораблей чудовищной по размеру «Великой армады», к строительству которой СССР приступил в 1938 г. в соответствие с принятой 10-летней программой. По ее выполнении в строй должны были вступить 15 линейных кораблей, 15 тяжелых и 28 легких крейсеров, 144 эскадренных миноносца, 336 подводных лодок, десятки кораблей других классов и сотни боевых катеров. Принятие программы отражало претензию СССР на превращение из региональной державы в мировую, необходимым атрибутом которых было обладание океанским флотом – тогдашним аналогом современных стратегических вооружений.
К укреплению обороноспособности страны программа имела лишь косвенное отношение, главным образом в части строительства легких кораблей и известного числа подводных лодок. Океанскому флоту было не развернуться ни в Черном, ни тем более в Балтийском морях, и предназначался он для демонстрации флага где-то за тридевять земель. Между тем, именно на его строительство предназначалась бо’льшая часть средств программы. К примеру: постройка каждого из запланированных 15 линейных кораблей обходилась в 7 % годового государственного бюджета всего СССР. Очевидно, что такие чудовищные расходы на тщеславные прожекты Кремля на деле подрывали обороноспособность страны в смысле недофинансирования производства действительно потребных систем вооружения и ухудшения морально-политического климата в стране вследствие сверхэксплуатации населения. И, хотя, в конечном счете, экономическая реальность заставила свернуть реализацию некоторых проектов, масштабное