независимо от того, что планировали в Кремле, (а в политике имеют значение не задумки, а результаты), Сталин все больше становился и, по выражению турецкого посла в Москве А. Актая, в итоге – таки «стал слепым орудием Германии» [цит. по: 11, с. 50].
Сталинским реверансам Гитлер, однако, предпочел бы британскую капитуляцию, замаскированную под согласие на мирные предложения, сделанные им в Рейхстаге 19 июля. Однако из Лондона пришел категорический отказ. Напротив, Москву Лондон порадовал посланием премьер-министра У. Черчилля, в котором он заверил Сталина, что не пойдет на мир с Гитлером и будет вести войну до победного конца. Пугающая перспектива остаться с немцами один на один отпала, майско – июньская паника начала быстро спадать, и в Кремле снова уверовали, что сделанная ими в августе 1939 г. ставка на длительную войну на западном фронте ввиду непримиримости англо – германских противоречий продолжает оставаться правильной.
С учетом конечных целей Гитлера так оно и было. Для понимания взаимоотношений внутри треугольника Германия – СССР – Великобритания следует держать в уме непривычный для широкого отечественного читателя факт, что в Берлине считали противником № 1 Англию, а вовсе не СССР, отношения с которым рассматривались преимущественно через призму задачи сокрушения островной империи. Советский Союз представлялся Гитлеру региональной проблемой, тогда как раскинувшаяся на всех континентах Британская империя – глобальной. В беседе с Г. Раушнингом фюрер сказал, что «борьба с Версальским договором – это только средство, а не цель моей политики. Прежние границы Рейха меня не интересуют». Гитлер, по мнению Раушнига, вполне отдавал себе отчет в том, что Германия может стать господствующей силой в мире лишь, если будет уничтожено британское могущество [3, с. 98].
У Сталина имелось верное понимание гитлеровских приоритетов, но оно склоняло его к ошибочному выводу, что ожидать германского вторжения в СССР до полного завершения кампании на Западном фронте не следует. Ничто не могло поколебать его в этом убеждении – ни донесения разведок по линии Наркомата обороны, НКВД, НКИД и Коминтерна, ни предупреждения руководства и многочисленных дипломатов иностранных государств. А. И. Микоян вспоминал: «Сталин в это время был твердо уверен, что в ближайшие месяцы Гитлер не решится воевать сразу на два фронта, не расправившись с Англией или не заключив с ней мира [148, c. 95]. По свидетельству маршала Г. К. Жукова, всего за 11 дней до июньской катастрофы Сталин уверял высших военачальников, что опасаться нападения Германии не стоит, поскольку для ведения большой войны с СССР немцам необходимо ликвидировать Западный фронт, высадившись в Англии или заключив с ней мир. В беседах Молотова с писателем Ф. Чуевым находим этому подтверждение: «Верно, верно, – вспоминал бывший нарком, – такое настроение было не только у Сталина – и у меня, и у других» [18, с. 39].
Насколько «такое настроение» было господствующим в Кремле, можно судить по тому, что 22 июня в 3.15 утра Сталин все еще не мог понять, что произошло, и первые четыре часа Великой Отечественной войны исполнял последнюю просьбу Гитлера «не поддаваться ни на какие провокации»[171]. Директива «действовать по-боевому» ушла в войска только в 7 часов утра.
В логике Гитлера ситуация выглядела иначе. После весенне-летних побед он считал Западный фронт лишь номинально существующим, не представляющим стратегической угрозы для Германии в перспективе многих месяцев, возможно, даже нескольких лет. С другой стороны, от нанесения поражения английскому экспедиционному корпусу во Франции до решающего военно – политического разгрома стоглавой гидры мировой Британской империи было еще очень и очень далеко. Отсюда предложения «почетного мира», посылаемые Гитлером через Ла-Манш; и одну из важнейших причин того, что они неизменно отвергались Лондоном, фюрер справедливо усматривал в факте существования СССР, а также США. В дневнике генерала Гальдера изложено следующее резюме выступления Гитлера на совещании с руководством Рейха 31 июля 1940 г.: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению […] Надежда Англии – Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии […] Если Россия окажется разбитой, то последняя надежда Англии угаснет. Властелином Европы и Балкан станет Германия. Решение: в ходе этого столкновения с Россией должно быть покончено. Весной 41-го» [127, с. 79]. В такой парадигме нападение на СССР было не только мыслимым, но и необходимым.
Просчет Кремля состоял не в том, что сразу после Дюнкерка он не отгадал направление следующего удара Германии: Гитлер и сам долгое время не мог решить, в какую сторону ему двигаться дальше. «Звонок от фюрера, – записывает Геббельс в дневнике за 25 июня 1940 г. – Он не скрывает своего ликования… но еще не знает вполне ясно, захочет ли он идти против Англии» [7, c. 214]. Параллельно с обсуждением идеи нападения на СССР, буквально в те же дни, 16 июля 1940 г., он подписывает директиву № 16 о высадке германских войск на Британские острова (операция «Морской лев»), которая должна была начаться уже через два месяца, 15 сентября. Просчет Кремля состоял в том, что весь год, оставшийся после поражения коалиции до 22 июня, он продолжал идти по старой, заводившей его все глубже в стратегический тупик раппальской дорожке. Попытки сориентировавшихся вовремя англичан установить с Москвой новые отношения та отметала сходу.
Многие отечественные авторы привычно оправдывают этот провальный курс Кремля, называя «антисоветской» политику Лондона на том основании, что усматривают в ней его «зловещее стремление» втянуть СССР в войну с Германией в собственных интересах. Вопрос, однако, в ином: насколько эти «собственные интересы» Великобритании (а какие еще она должна была преследовать? И какие интересы преследуют все другие страны, вступая в контакт друг с другом?) совпадали в главном с национальными интересами СССР? По нашему мнению, образование в скором времени антигитлеровской коалиции дает исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Кроме того, спектр возможных мер по координации советской внешней политики с британской был весьма широким и отнюдь не сводился к немедленному вступлению в войну с Германией.
Чем же тогда руководствовался советский вождь, бегая от Черчилля, как черт от ладана?
Причина состояла в том, что по большому счету Лондон приглашал Сталина отказаться от рапалльской химеры и вернуться в лоно традиционной европейской геополитики. Предложенное англо-советское сближение в перспективе могло создать новую/старую стратегическую реальность – некое подобие расстановки сил в Европе образца лета 1939 г., – без Франции и Польши подобия, конечно, блеклого, но все же угрожающего Германии новым военно-политическим окружением, особенно в случае участия в нем