— Только ради вас, Иван Осипыч. Все будет исполнено в самолучшем виде. Только бы до их сиятельства не дошло.
— Не беда. И на его роток накинем шелковый платок. А Андрюшку Скоробогатого на волю отпусти. С судьей и подьячим я переговорю.
— Какая же большая власть у вас, Иван Осипыч. Получается, над приказом-то вы начальствуете, — польстил Каину секретарь.
— Куда уж нам, малому воробышку, с бестолковой головушкой, кой только и умеет крылышками порхать. Будь здоров, Парфен!
… В тот же день Авелинку доставили в Сыскной приказ и «спрашивали, для чего она, ведая, что Скоробогатый делал воровские деньги, не доносила. Несчастная и невинная девица, хотя и приносила справедливое в том оправдание, и уверяла всякими клятвами, что не только ничего не ведает, но и доказателя в глаза не знает, но правдолюбивые секретари, не утвердясь на праведном ее ответе, определили допросить ее на очной ставке под плетьми и до тех пор мучили, что едва оставили живую и без всякого чувства, приказали отнести ее на рогожке и бросить, как настоящую злодейку, в тюрьму».
Узнав, что Авелинку крепко избили, Каин пришел в негодование. Он схватил Седого за темно-зеленый мундир, да так, что от него посыпались орленые пуговицы.
— Я тебе что говорил?! А ты — сучья морда!!
— Прошу прощения, Иван Осипович. Во время дознания нежданно-негаданно пришел их сиятельство и приказал допросить девицу с пристрастием. Он тех, кто причастен к изготовлению воровских денег, особливо пытает.
— Знаю! — оттолкнув от себя секретаря, выкрикнул Иван.
Приверженность Кропоткина к фальшивомонетчикам была известна всему приказу, ибо каждый изобличенный «мастер», чтобы не висеть на дыбе, приносил их сиятельству немалую выгоду.
— Предупредить же вас, Иван Осипович, уже было неосуществимо.
— Тетери!
Иван, зная, что Кропоткин и дальше не оставит в покое Авелинку, кинулся в кабинет князя. Золотые червонцы возымели свое дело.
— Какой же вы селадон, батенька, — миролюбиво произнес князь. — Я прикажу оставить в покое вашу пассию.
— Благодарствую, однако, извольте выполнить небольшую просьбу, ваше сиятельство.
— Весь внимание.
— К девице надо послать доктора, чтобы как можно быстрее поставить ее на ноги. Мази, порошки, пилюли, и хорошее питание.
— Не волнуйтесь, батенька. Поднимем твою девицу.
Но на этом Иван не успокоился. Ему надлежало продумать новую идею, в которой особое место должна занять толковая женщина, которая бы сказала о нем добрые слова. Но такую найти на Москве непросто. Девицы, проведенные с ним одну, две ночи в постели, на эту роль совершенно не годились, ибо они могли все испортить и еще больше озлобить Авелинку.
И тут в голову Ивана всплыла Аришка, его давнишняя спасительница. Правда, ныне она замужем за рейтаром Нелидовым, но это не помеха.
Дом рейтара, как уже знал Иван из разговоров Аришки, находился на Петровке Белого города — одной из древнейших улиц Москвы, названной по Петровскому монастырю, что на «Высоком» (месте), основанному у Петровских ворот в середине Х1У века.
В описываемое время улица была застроена лишь по западной стороне. Восточная же, к реке Неглинной, была застроена редко и беспорядочно. Виной тому были разливы реки Неглинной в половодье, кое заливало почти всю восточную часть Петровки.
«Рейтар сейчас наверняка на службе, а Аришка, поди, с ребятней занимается».
Но из дома вышла совсем незнакомая женщина и пояснила:
— Рейтара еще два года назад в Воскресенск перевели.
— Супруга жива, здорова?
— Была в полном здравии.
Больше ничего не спросив, Иван развернул коня и помчал в Зарядье. Раздумий не было. Вбежав в избу, поманил своих новых есаулов — Никиту Монаха, Ермилу Молота и Федьку Рогатого.
— Не хотите со мной ранним утречком до Воскресенска прокатиться?
Вопросов не последовало: Каин зря не позовет, посему его просьбы есаулы выполняли неукоснительно, чем и радовали Ивана.
— На конях?
— Туда, Ермила, на конях, обратно на бричке.
Иван прикинул: до Воскресенска где-то около пятидесяти верст, поэтому, если выехать в доранье, города можно к вечеру достигнуть. Так и сделали.
Иван уезжал из Москвы, даже не сказавшись Сыскному приказу, что лишний раз подчеркивало его безраздельную независимость.
Июльские дни длинны, а посему прибыли в Воскресенск еще до заката солнца. Разыскать дом рейтара Нелидова в небольшом городе трудностей не составило.
Рейтар без мундира, в одной посконной рубахе возился на грядках огорода, а супруга с двумя малолетками срывала с гряды в лубяной кузовок спелую клубнику.
«Полная идиллия. Вот она жизнь, о коей он порой мечтал. Может, когда-нибудь с Авелинкой получится?»
— Аришка! — окликнул Иван.
Молодая женка вздрогнула от знакомого голоса и повернулась к Каину.
— Иван!.. Какими судьбами?
— Птичка-невеличка весточку принесла. Вот и пришлось тебя навестить.
— Заходи в избу, Иван.
Аришку, казалось, и вовсе не тронули годы. Все такая же румяная, статная, с задорными глазами, лишь густые соломенные волосы теперь забраны под платок.
Рейтар насторожился. Высокий, крутоплечий, подошел к незнакомцу и сердито спросил:
— Кто такой?
— Да ты не серчай, Матвеюшка. Бывший дворовый человек купца Петра Филатьева Мы с ним когда-то у него ютились.
— Ванька Каин, что ли, о коем ты рассказывала?
— Он самый.
По лицу Нелидова пробежала тень. Каин! Чего только не говорят о нем в Воскресенске. Был разбойником, даже бывшего своего хозяина Филатьева ограбил, а ныне, чу, в Сыскном приказе служит. Чудеса!
— Какое у тебя дело к моей жене?
— Не сверкай глазами, Нелидов. Дело касается моей новой службы. В избе расскажу.
Иван ничего не утаивал, лишь в одном месте приврал:
— Прикипел сердцем к одной девице, она же пока согласия не дает, и даже родителей не хочет слушать. Гордая! А тут еще, как златошвейка, в сговор с фальшивомонетчиком вошла. Теперь сидит Авелинка в тюрьме.
— А супруга моя причем?
— Все дело в том, Матвей, что Авелинка не верит мне, что я другим человеком стал. Ее может уговорить только женщина, которая меня с детства знает. Вот я и прибыл к Арише. Если Авелинка согласится выйти за меня замуж, она будет выпущена на волю.
Ротмистр хоть и был спокойного нрава, но тут взбунтовался:
— И не подумаю, Каин, супругу в Москву отпускать, да еще в Сыскной приказ. Не поедет!
— Матвеюшка, что ты? Надо же Ивану помочь. Дело-то полюбовное.
— Я уже сказал свое слово. И где это видано, чтобы жены мужьям перечили?
Аришка опечалилась, а Иван примирительно сказал:
— Вынужден смириться. Слово мужа — закон… Ночь надвигается. Может, дозволишь, Матвей, у тебя с моими друзьями заночевать?
— Места хватит. Ночуйте с Богом. Мы здесь в комнате, Ариша с детыми в горнице,
— А вначале вечерять будем. Дорога была дальняя, небось, голодны? Ты, Матвеюшка, не против?
— Какой разговор? Гостей голодными спать не укладывают.
— Тогда принеси, Матвеюшка, из погреба капусты, пока я стол накрываю.
Нелидов вышел, а супруга тотчас обернулась к Каину:
— Жаль мне тебя, Ванечка (сказала ласково, как и раньше). Увези меня утром, как будто силком.
— Так и помышлял, Аришка. Но супруг-то вместе с нами будет ночевать.
— Не беда. Рано утром он спит, как пропойца мертвецким сном.
— Надо у кого-то для тебя бричку похитить. Укажи где, и мы своруем.
— Не надо бричку, Ванечка. И своего коня я не выведу. Матвей сразу догадается, что я добровольно съехала. Я ж к тебе сяду — и вези хоть на край света. А Матвей поверит, он сверх меры доверчив.
— Спасибо тебе, Аришка.
… Ранним утром все трое тихонько встали (Неледов даже не шелохнулся) и вышли на крыльцо. Аришка уже поджидала на улице.
— Никита, сними кафтан и гашник из штанов вытяни.
То же самое сделал и Иван. Он свернул два кафтана вчетверо, уложил их позади своего седла, стянул сдвоенным гашником поклажу, связал концы гашников под брюхом коня и подкинул Аришку на своеобразное седло.
— Все мягче будет, Ариша. Крепче держись за луку. С Богом, братки.
Где-то на середине пути лесную дорогу перегородили человек двадцать лихих людей — с дубинами, кистенями, а четверо даже с ружьями.
— Слезай с коней и выкладывай кошельки! — гаркнул вожак, направив ружье на Каина.
Иван потянулся к рукояти пистоля, но вожак предварил:
— Не балуй, выстрелю!
И он бы выстрелил, если бы Иван не рыкнул:
— На кого пасть раскрыл, мазурик. У самого Каина намерен шакалить [200]?! Сунул в ружье рыжики[201] и думаешь Каина свалить? Да я тебя, шобла, повенчаю[202] с твоей марухой при всей шараге!