Радость Кропоткина была двоякой. Императрица никогда не забывала добросовестных людей, по-настоящему радеющих за государственные дела. Глядишь, и в стольном граде окажешься. А другая отрада — служба в приказе Ваньки Каина, что уже начала приносить солидные доходы, и потекли они с того дня, когда Ванька принялся за фальшивомонетчиков. Вот тут-то и потекли денежки от мастеров фальшивых золотых и серебряных денег, старающихся откупиться от страшной Пыточной, расположенной в Константино-Еленинской башне Кремля.
Перепадало подьячим, судьям и секретарям приказа, «и благосклонность их к Каину происходила от того (как о том сам Каин сказывал), что, когда он приваживал в Сыскной приказ воров с покраденными пожитками, означенные секретари вместе с подьячими по ночам в секретарской палате из тех пожитков лучшие веши выбирали и делили между собою, а остальное оставляли истцам. Когда же чего тем людям, у кого те пожитки покрадены, недоставало, то брали с тех, у кого те воры имели пристанище. Потому-то оные секретари и делали ему всякую благосклонность, боясь, чтобы он их не оговорил».
Вскоре Каин заимел в «Стукаловом монастыре» такую непомерную власть, что к нему, «обер-офицеру без чина» с немалым почтением стали относиться все служилые люди приказа.
Почувствовав свою силу, Иван исподволь принялся выполнять вторую задачу — вновь создать мощную (пока тайную) воровскую группировку из наиболее здравомыслящих людей, способных проворачивать большие дела по всей России.
Историк же заметит, что, сделавшись сыщиком, Каин мог бы почитать себя пресчастливейшим человеком. И когда б он сей благополучный для него случай употребил в свою пользу и только б упражнялся в одной порученной ему должности, то, может быть, благополучие его продлилось до конца его жизни.
Но привыкшая к воровству мошенническая совесть недолго могла держаться в пределах добродетели, по пословице: «Повадился кувшин по воду ходить, на том ему и голову положить», так и Каин, привыкнув с малолетства к воровству, никак не мог от этого избавиться. Воровство, грабежи, разбой — словно напитали его кровь, которая, наперекор всем светлым его порывам и намерениям, как смертельная болезнь все больше и больше разъедала все его существо, приближая его к гибельным последствиям.
Пока же Иван был на взлете. Получив от Сената указ, и военную команду в сорок пять человек, он нанял себе в Зарядье, близ Мытного двора, крепкий большой дом и зажил в нем вольной и бурной жизнью.
Дом был из пяти комнат. В одной — Иван поставил дорогостоящий бильярд, в котором обычно играл московский свет, в другой — три стола для игры в карты, в третьей — для старинной игры в зернь[199], любителей которой было немало из простонародья, четвертая была отдана для отдыха подвыпивших людей, а пятую комнату занимал сам Каин, коя служила ему и кабинетом и спальней.
Сам он приоделся в добротное русскую одежду и вновь стал носить бороду, заплатив в казну деньги за бородовой знак.
Дом его всегда был полон яств и питий, чем он привлек не только игроков в бильярд и картежников, но и праздношатающихся людей, особенно из фабричных, которые предлагали Каину свою помощь в поисках подозрительных личностей.
Каин дал согласие, ибо всех воров переловить — никакого реестра не хватит. И люди шли к нему, и рассказывали Каину обо все новых и новых ворах и воришках, причем, многие из добровольных соглядатаев и сами мошенничали, вытаскивая из карманов всякого рода ценности и доставляли их Ивану, из которых он брал себе небольшую часть, остальное возвращал своим сыщикам, которые были благодарны Каину за сытное пристанище, в коем ежедневно содержалось свыше трех десятков человек.
Народ был разношерстный, и если бы не железный приказ Ивана, его дом мог превратиться в очередной притон.
— Голодный — поешь, пару рюмок выпить — выпей, но никакого разгульного пьянства не допущу. Мигом вышибу! Вы — мои помощники, а не бражники из кабака.
Двое, было, ослушались, так Каин взял их за грудки и так столкнул лбами, что те едва живы остались.
— Ползите в свои норы и навсегда забудьте мой дом!
Не прошло и месяца, как Иван подобрал себе тройку есаулов: Никиту Монаха, Ермилу Молота и Федьку Рогатого. Первый — из Красного Села, второй — из Убогого дома, третий — из подмосковного села Покровского. Все трое считались именитыми ворами, грабили по-крупному, и бесшабашной гульбой не увлекались. Каждый обладал трезвым умом, недюжинным здоровьем, а главное имел зуб на дворян-помещиков, пустив красного петуха в нескольких усадьбах.
Каин нутром чувствовал, что недовольство мужиков крепостниками нарастает с каждым годом, а посему в помыслах своих он, завершив дела в Стукаловом монастыре, помышлял поднять крестьян на беспощадную войну с помещиками. Хорошо бы воссоединиться с Мишкой Зарей, который может повести за собой всю волжскую голытьбу, которая, слившись с крестьянской ратью Каина, способна изрядно пошатнуть устои державы, дабы возвести на трон справедливого царя.
Потускневшая, было, разинская мечта «безнравственного гения России», вновь возгорелась с новой силой.
Каин теперь уже открыто ездил по Москве. Князь Яков Кропоткин выдал ему не только доброго коня, но и пистоль с ружьем. Предлагал ездить с усиленной охраной (ох, как нужен был их сиятельству Каин!), но Иван категорически отказался:
— Мне некого боятся, князь. Шобла и мазурики и близко не подойдут к Каину.
— Не будь таким самоуверенным, Иван Осипыч. Воры злы на тебя. Могут из толпы и нож метнуть.
После письма из государственного Сената Кропоткин стал величать Ивана даже по отчеству (уж слишком необходим был ему бывший разбойник, уж слишком богатела его мошна, а посему Каин ему нужен был живым).
Несмотря на его отказ, князь все же приставил к Ивану охрану из трех человек, которые должны быть незаметными для Каина, но от того ничего не укрылось, и он лишь посмеивался на опеку Кропоткина. Ишь как забеспокоился, когда денежка в его карман ручейком поплыла.
Воровского ножа мазуриков Иван действительно не боялся, ибо те уже знали, что смерть Каина повлечет их немедленную смерть, кою получат они от известных гопников.
Опутал Каин, словно паучьей сетью и полицейскую контору. Огромная мзда, получаемая от Ивана, практически поставила полицейских в прямую зависимость от «всесильного» Каина.
Иван, пользуясь своим положением, «быстро привел весь московский уголовный мир себе в подчинение, а чиновный с той же целью опутал взятками. Он приобрел фактически бесконтрольную власть после того, как в октябре — ноябре 1744 году добился от Сената двух указов: первым запрещалось проводить расследования по выдвинутым против него им арестованными людьми обвинениям, а другим строго предписывалось оказывать ему содействие в поимке любого указанного им лица. Властям Каин сдавал уголовную мелочь, попадавшую в его сети, а крупная добыча от него откупалась».
Сдав для начала нескольких незначительных фальшивомонетчиков, он покрывал крупных «денежных дел мастеров», держателей воровских притонов, скупщиков краденого, которые откупались от Каина большими деньгами, уходившими на огромный чиновничий мир, всегда жаждущий золотого тельца.
Честолюбивый Иван упивался колоссальной властью. Он чувствовал себя хозяином города, и ждал того момента, когда подчиненный ему уголовный мир возьмет верх не только над Первопрестольной, но и над подмосковными городами, после чего он и начнет смертельную борьбу с помещиками и наконец-то осуществит свою стародавнюю мечту.
Глава 7
Авелинка
Конечно же, Иван занимался и любовными утехами. Немало девок и женок перебывало в его постели за последнее время, однако его не покидала мыль покорить строптивую дочь краснодеревщика Акимыча. Время настало окончательно сломить упорство Авелинки.
Утром следующего дня он облачился в дорогое платье, нанял роскошный экипаж, набил его соболиной шубкой, летниками, телогреями, сарафанами, сапожками, а в руки взял шкатулку с драгоценными девичьими украшениями.
Сказал кучеру в цилиндре и ливрее:
— Все внесешь в дом, к которому подъедем.
Удивленный Акимыч приступил, было, с расспросами, но кучер молча выложил поклажу на лавку и удалился. Затем уже появился Каин со шкатулкой.
— Будь здоров, Демид Акимыч и добрая хозяюшка.
Жена Акимыча на сей раз была дома. Она, как и супруг, продолжали с изумлением смотреть на привезенные вещи.
— Узнаешь, Демид Акимыч?
— Узнаю, ваша милость. Чего одёжку сменил?
— Не только одежку. Ныне я обер-офицер Сыскного приказа Иван Каин. Слышал, небось, о таком сыщике?
И супруг, и жена плюхнулись на лавку, и настолько растерялись, что и слова не могли вымолвить.