– Твое, что ль, корыто?
– Если я за рулем, то, небось, мое!
Я огрызнулся с нескрываемой злобой, но, честно говоря, я не был полностью уверен, что машина моя: мне мерещилось, будто я сижу в автомобиле с правосторонним рулем, хотя, скорее всего, мое сознание было все еще отравлено этими чертовыми таблетками и я был не в состоянии отличить лево от права. Трещотка лишь самодовольно хрюкнул:
– Так заводи, и поехали.
Идея, нужно признать, была неплохой. Мне даже стало неловко, что я сам до этого не додумался. Однако ключей в замке зажигания, конечно, не оказалось.
– От твоей развалины бензином прет. Фу! – Эта змея тем временем продолжала измываться надо мной. – Хорошо тут воняет! Только вот что хорошего в хорошей вони?
Пусть это была и не моя машина, но мне было жалко давать ее в обиду такому хамью: разве машина виновата, если в ней попахивает бензином?
– Туалет пахнет туалетом, – сказал я, – клубника – клубникой, подмышки – подмышками, машины – машинами! Что тебя не устраивает?
Человек может надоесть кому угодно, но только не себе. После того как по поводу машины сказать больше было нечего, Трещотка опять принялся требовать, чтобы мы что-нибудь придумали. У всех были свои идеи, одна хуже другой. Ничего дельного, короче. Но каждый настаивал на своем и высмеивал предложения остальных. От всего этого балагана у меня опять начала трещать башка, и тут кто-то предложил проголосовать. Не знаю уж как, но я уже тогда предвидел, что даже после того, как мы выберемся из машины, наши совместные муки не кончатся и нам еще долго придется терпеть друг друга. Поэтому я объяснил остальным, что мы не швейцарская Конфедерация и не можем проводить референдум по каждому более-менее важному вопросу. Единственным выходом для нас было назначить человека, который принимал бы решения и держал все под контролем. Главного, одним словом.
– Я буду главным! – затарахтел Трещотка.
Трещотка – из тех людей, кто с криком «Я буду главным! Я!» бросается в любую компанию; даже в ту, куда их и принимать не хотят.
А чтобы у нас не осталось сомнений, кто тут главный, Трещотка заявил, что он – наш козырной груз. И тут Митин двинул этому патефону прямо в ухо, после чего омерзительная какофония звуков наконец-то захлебнулась.
Не зря, ой не зря мне Митин сразу понравился. У меня к нему прям любовь с первого взгляда случилась, можно сказать… И вдруг он предложил выбрать главного голосованием… Тут я и прозрел: я понял, что Митин мне все-таки нравится не очень. Когда предлагаешь назначить главного, то ожидаешь, что остальные в знак благодарности именно тебя главным и назначат. А как иначе? Кто первый о чем подумал, тот это и должен получить. Иначе какой смысл чего-то предлагать? У мальчишек именно так. Да, мы теперь взрослые. Именно поэтому я ожидал, что вопрос будет решен спокойно, с максимальной тактичностью и благодарностью. Кто первый предлагает, что надо бы назначить короля, и получает трон. Логично? Логично.
Такими вот, значит, и должны быть правила. А что я получил? За Митина проголосовали он сам и Трещотка – видно, Митин хорошо тому врезал. Я, естественно, проголосовал за себя. Четвертый субъект – за себя. Что он надеялся от этого выиграть, было совершенно непонятно. В общем, это была величайшая несправедливость в истории человечества. Все равно что если бы меня отказались назначить президентом России или королевой Англии!
– Ну, хорошо, – сказал я после того, как мне удалось заглотать горечь обиды, ведь на повестке дня у нас стояли более срочные вопросы, – что теперь?
– Я не знаю… – только и мог выдавить из себя наш новоиспеченный Командор.
– Во, это просто класс! – Трещотка чуть не помер от восторга. – Командир, а не знает, что командовать!
Меня это все достало. Просто достало! Я уперся спиной в сиденье и лягнул лобовое стекло что было дури. Я долбил по нему и долбил, как какой-нибудь чеканутый маньяк, хоть это было и нелегко: при каждом моем ударе руль в отместку лягал меня в задницу.
– Ну, давайте же! – от апатии остальных меня просто бесило. – Мне что, одному отсюда выбираться надо? Помогайте же! Помогите! Убивают! На помощь!
Наконец-то до них допер смысл моих слов, и они принялись вопить и бить в стекло с какой-то злобной маниакальностью, от которой у меня аж мурашки по всей коже расползлись. К счастью, те, кто нас запер, оставили в боковых стеклах зазоры в несколько миллиметров, чтобы мы не задохнулись и не окочурились. Поэтому наши крики смогли вырваться наружу. Я мог ошибаться насчет того четвертого типа со странным и непонятным именем и, скорее всего, странными намерениями, сидевшего позади меня, но мне показалось, что, пока мы бились за нашу свободу, он лишь похлопывал в ладоши и напевал себе под нос заунывные псалмы. Все это было очень подозрительно. Хорошо, хоть Трещотка и Командор вопили что было мочи – у меня потом три дня в ушах звенело, – и нас наконец-то услыхали. Оказалось, мы были припаркованы прямо под окнами многоэтажки, и вскоре рядом с машиной приземлилось несколько бутылок и цветочных горшков, что было хорошим знаком: значит, помощи оставалось ждать недолго.
Минут через десять – хотя, может, и только через час – из темноты вынырнула милицейская машина, из которой вынырнула пара ментов. Теперь мы могли успокоиться и отдышаться. Я собрался с мыслями, чтобы объяснить им, что произошло, и тут до меня дошло, что я ни черта не понимаю из того, что менты толкуют. Вдруг у меня в мозгу как распогодилось: а менты-то по-аглицки чешут! Во дают! Секундочку! Мы что, в Англии? Во мы даем! Хорошо, это хотя бы объясняет криворульность машины, но как нас сюда занесло?
Все это время бобби слепили нам в морды фонариками без малейшего намека на попытку вытащить нас.
– Ты только полюбуйся на этих трех голубков, Уильямсон. – Один из них поддел локтем бок своего напарника. – Покажи-ка мне свои руки, – это уже Трещотке. – Крашеные ногти! Опять сектанты какие-то! Как же вы меня достали, люди, не желающие быть людьми!
В свете фонариков я наконец-то увидел лицо Трещотки. Вернее, не столько лицо, конечно, сколько рожу. Мне такое и в самом ужасном сне не приснилось бы: его морда была вымазана зубной пастой, на висках отчетливо виднелись следы губной помады от пошлых поцелуев, а брови у него были выщипаны! Но самым забавным было то, что морда нашего дорогого Командора ничем от морды Трещотки не отличалась! Ну, и что это могло значить?
Не секрет, что у меня заразительный смех, поэтому меня ничуть не удивило, что если поначалу эти двое только тупо уставились на меня, то потом их тоже скрутило от смеха. Я же просто бился в истерике об руль, не в силах остановиться – настолько эта парочка была комична и несуразна, – пока у меня не начались колики в животе.
И все бы хорошо, несмотря на резь в животе, но было у меня такое ощущение, что что-то не так. Какой-то мерзкий червячок покусывал да покусывал мое подсознание своими ядовитыми зубками. Я резко обернулся. Подозрительный незнакомец за моей спиной лишь похихикивал себе в кулачок, и это было его единственным вкладом во всеобщее веселье, хотя меня беспокоило совсем не это. Дело в том, что с его мордой был полный ажур: ни пасты, ни следов поцелуев, да и брови на месте… А кто же тогда был третьим «голубком»?
– Ладно, давайте вылезайте уже! – потребовал, отсмеявшись, один из полицейских после того, как они насгибались и наразгибались больше раз, чем были в состоянии.
– А мы не можем! – заметил Трещотка и опять забился в конвульсиях.
– Ах, не можете… – Жесткость голоса полицейского ничего хорошего нам не сулила, но нашего безмозглого валенка это рассмешило только сильнее.
Второй бобби предложил выкурить нас из машины огнем. Я зажмурился как можно сильнее, но в этот раз уснуть у меня не получилось. К счастью, поджигать нас не стали. Внешние ручки дверей были на месте, и все закончилось благополучно: нас выкинули из машины, нацепили наручники и снова затолкали внутрь. После чего мы были отбуксированы к полицейскому участку.
В самом участке народу была прорва. Прям час пик в метро. Все беспорядочно сновали туда-сюда, как стая дерганых насекомых, не останавливаясь ни на секунду.
– Такое ощущение, что по крайней мере половина населения вашего городишки – преступники и у них здесь съезд, – констатировал я.
– Ничего подобного, – огрызнулся констебль Уильямсон, прорубая для нас путь сквозь эти людские заросли. – У нас тут, к вашему сведению, сериал снимают!
Не побоюсь утверждать, что наше появление произвело настоящий фурор, несмотря на присутствие одного очень известного комика. Если бы только фурор фурору не был рознью… Я все еще содрогаюсь всякий раз, как вспоминаю об этой сцене: тыщи, если не мильоны, отвратительно хихикающих, фыркающих, гыкающих морд вокруг… Хихикающих, фыркающих и гыкающих над нами! Я бы не удивился, если бы нас привязали к позорному столбу и закидали вареными яйцами и канцелярскими принадлежностями. Неужели всем этим людям совершенно нечем было заняться, кроме как пялиться на посетителей?