я был, что не слушал старших! Не говорил ли мне всего несколько дней назад старый монархист Вадим Александрович Скавронский:
– Дорогой мой, будьте осторожны! Разве вы не отдаете себе отчет в том, что вы для большевиков – бельмо на глазу? Не будем говорить о ваших личных качествах, но одно то, что вы новый эмигрант, делает вас для них невыносимым. Человек вашего калибра должен беречь свою жизнь если не для себя, то для дела.
Все эти клочки воспоминаний мелькали у меня в голове, тогда как кровь отливала от сердца перед лицом нелепой гибели. Но я уже чувствовал, как мной овладевает холодная ярость, которая охватывает меня лишь изредка, но которая достаточно оправдывает установившуюся за мною в известных кругах репутацию опасного человека.
Уж не ждут ли они, что я буду просить о пощаде! Никогда!
Между мною и дверью, у меня за спиной, стояла женщина, и, не видя ее, я предчувствовал, что она вооружена. Притом, если я попробую повернуться или сделать шаг назад, Маковецкий десять раз успеет всадить в меня дулю… Кричать? Бесполезно; даже выстрел не привлечет ничьего внимания снаружи дома.
Справа от меня было окно, за которым плавал серый туман.
«Мы находимся в rez-de-chaussee»[90], – подумал я.
Мгновение… и бешеным, стремительным прыжком я бросил всю тяжесть своего тела против хрупкой рамы.
Раздался оглушительный звон, обломки стекла, причиняя резкую боль, впились мне в лицо и руки, покрывшиеся горячей кровью… но уже я почувствовал свежее дуновение воздуха и понял, что я вырвался из страшной компании, где могли кончиться мои дни.
Мой расчет был совершенно ошибочным. Мы были, действительно, в нижнем этаже; но я забыл специфику местности. Выскочив из окна, я оказался на крутой узкой лестнице, откуда попал в дом, и под влиянием инерции не мог на ней удержаться. Я устоял на ногах и не упал, но безумный бег, которого я не в силах был удержать, понес меня вниз, в бездонную пропасть.
От этого дикого спуска память мне сохранила, кроме свиста ветра в ушах и впечатления, что стены падают прямо на меня, округлившиеся от ужаса глаза шедшего мне навстречу прохожего, которого я толкнул, перед тем, как опрокинуться в пространство… и страшный удар, от которого я потерял сознание.
* * *
Через неделю я смог выйти из госпиталя. Мне повезло почти до невероятия, я избежал не только смерти, но даже перелома костей и отделался ушибами.
Я чувствовал себя еще слабым и, когда я вошел в свою комнату, меня охватила глубокая усталость, и я бессильно упал в кресло.
Мой рассеянный взгляд остановился на углу шкафа, и я вдруг с проклятиями вскочил на ноги. Замок был сломан, внутри всё перерыто, сунув руку под белье, я почувствовал шершавое дерево. Бумаги, плод почти годовой работы, исчезли!
Растерянный, обозленный, я стоял, сжимая кулаки и бесплодно упрекая себя, что не спрятал их лучше. За моей спиной раздался стук в дверь.
Я отворил и отшатнулся. Передо мною стояла женщина, которую я встретил около Сакре-Кер.
Жестом я пригласил ее войти и с видом ожидания остановился перед нею.
– Вы, должно быть, думаете обо мне очень плохо, – произнесла посетительница после долгой паузы, нервным движением вертя в руках черную сумочку. – Между тем… поверьте, что я никогда не желала вам зла, и если я вам повредила…
– Мадам, – сказал я холодно и враждебно, – если вы думали оказать мне услугу, заманив меня в ловушку, где я едва не расстался с жизнью, – прошу вас удержать порывы благосклонности и больше не оказывать мне услуг. Умереть я, если будет нужно, сумею без вашей помощи.
– Как вы жестоки! – с болью вырвалось у нее. – И если я скажу вам, что я была принуждена, что я в руках у этих людей?
– Это будет совершенно бесполезно. Я не так глуп, чтобы вам поверить во второй раз. И вообще, если НРПВО хочет мне вскружить голову, пусть пошлют кого-нибудь покрасивее, да и помоложе вас.
Это было вовсе несправедливо; она была, вероятно, на год или на два младше меня и, как я уже говорил, по-своему очень хороша, правильной и трагической красотой. Но мне хотелось ее оскорбить, и я выбирал то, что сильнее всего действует на женщин.
Однако, кажется, я перехватил. Посетительница тяжело свалилась на кресло и со стоном подняла на меня умоляющие глаза.
– Воды…
Вода у меня во дворе; я поспешно принес стакан.
Перед тем как пить, она поднесла руку ко рту; я не придал этому движению значения. Лишь через минуту вспомнил о нем, когда из горла женщины послышалось хрипение, и она конвульсивно закинула голову назад. Когда я наклонился к ней, она была уже мертва. Панический страх перед полицией и ненависть ко всякой административной рутине присущи значительной части человечества и особенно характерна для людей, которые строго исполняют все до последней мелочи правительственные распоряжения и не имеют на совести никаких грехов. Я не составляю исключения, и притом не чужд типичному комплексу русского эмигранта, вечно живущего в гнетущем сознании своих бесправия и беззащитности.
Однако должен признаться, что в комиссариате ко мне отнеслись мягко и деликатно. Особенно мне помогла справка из больницы, показывавшая, что я только что поправился после несчастного случая.
Кроме того, пользуясь случаем принести печатную благодарность инспектору Шарлю Ле Генну, вследствие неизменной дружбы и благожелательности которого я не раз выпутывался изо всякого рода неприятностей.
Если бы не его теплая рекомендация, сомневаюсь, так ли бы скоро поверили моим клятвам, что я абсолютно не знаком с женщиной, отравившейся у меня на квартире и которая, согласно бумагам, оказалась русской эмигранткой Ариадной Романовной Бертманс, 29 лет, уроженкой города Киева. Но что я мог о ней сказать?
«Литературный Европеец» (Франкфурт-на-Майне), ноябрь 2004, № 81, с. 3–6
Старик со сквера
«С обманувшей мечтой невозможного счастья»…
С. Надсон
Большинству из моих читателей случалось когда-либо в жизни испытывать чувство черного, безысходного отчаяния и потому мне нет нужды описывать его в подробностях. Мне показалось, что небо обрушилось мне на голову – небо из железобетона и кирпича.
Мужчины из числа читателей согласятся со мной, что в подобное состояние мы обычно впадаем из-за женщин. Так было и со мной. Молниеносная, но бурная любовь внезапно захлестнула меня в это лето, обожгла мне сердце, приоткрыла двери рая, и сейчас мне было нестерпимо думать, что всё кончилось, что все мои мечты разбиты, что счастье не вернется… Короткое объяснение с Ниной на бульваре словно бросило меня на землю, поломав кости так, что я не в силах был больше встать.
Не помню, как я попал на маленький сквер, полный солнца и тени, как прошел по его усыпанным гравием дорожкам. Не удивлюсь, если я шатался, как пьяный. Бросившись на одну