Одним утром князь подозвал к себе Чеславу, пока та метала ножи в цель. Он как раз закончил гонять детских деревянным мечом и пил студеную воду в окружении мальчишек.
— А ну брысь, — сказал им, когда воительница подошла, и замахнулся пустым ковшом, словно намеревался окатить водой. Со смехом и писком сопляки рассыпались в разные стороны, ничуть, впрочем, не напуганные.
— Княже, — Чеслава поклонилась ему, и с лица Ярослава стерлась улыбка, с которой он провожал мальчишек взглядом.
— Княгиня нынче на торг пойдет. Проводи ее да поспрашивай у купцов невзначай, может, слыхал кто про торквесы, — велел он ей негромко, все поглядывая в сторону крыльца.
Воительница подняла на него недоуменный взгляд. Она заходила к Звениславе Вышатовне по утру и та никуда не собиралась. Еще и ее отпустила от себя, мол, совсем Чеслава зачахла в горницах, пусть кровь малость по жилам разгонит.
Но князь истолковал ее взгляд по-своему.
— Я мыслю, не много сыщется ведуний, что торквесом владеют. Не каждая же первая! — в сердцах добавил он.
Это, конечно, для ушей Чеславы не предназначалось. Но выходило, что не шибко преуспел в поисках знахарки воевода Крут.
— Добро, — она склонила голову. — Разузнаю.
— Невзначай, — повторил Ярослав с нажимом. — Лишние слухи мне не нужны.
Это было понятно.
Чеслава как раз поспела переплести свои жиденькие волосы, сменить рубаху да надеть тулуп, когда княгиня показалась на крыльце. Воительница прищурила единственный глаз. Подле Звениславы вились обе непоседы-княжны, их мамки да княгинина чернавка, Устя. Целая толпа. Чеслава вздохнула, погладила рукоять меча в ножках и решительно направилась к крыльцу.
— Боярин Гостивит уж четыре раза в терем захаживал. Все про княгиню Мальфриду спрашивал, — сказала Чеславе княгиня, когда вышли они за ворота терема да степенно пошли по широкой стезе в сторону пристани.
Там на берегу реки, на возвышении и развернулся нынче торг.
Любава и Яромира, закутанные в теплые одежды, умчались вперед, и мамки, подхватив юбки, поспешили следом, приглядывать за непослушными дитятями. Звенислава же придержала ледяной рукой Чеславу за запястье и нарочито замедлила шаг. Она волновалась и потому говорила быстро, сбивчиво.
Недолго осталось, пока правда выйдет наружу, просочится окольными путями за пределы терема. Диво, что еще не начали болтать. Ну, так князь холопов да девок теремных, кто первыми сбежался на зов чернавки старой княгини, запер по клетям да приставил к ним дружинников. Всем прочим воспретил с кем бы то ни было заговаривать об увиденном под страхом быть изгнанным из дружины.
Но останавливать людскую молву — все равно, что пытаться поймать ветер. Слова просачиваются через самые прочные двери да крепкие запоры, через малейшие прорехи.
— Он же боярин, он может и вече созвать, да? — княгиня поправила жемчужные рясны по бокам кики. — Я в таких делах не смыслю ничего!
Нынче на торг она принарядилась: сплетенные одно с другим кольца-усерязи спускались с висков аж до пушистой меховой оторочки теплой свиты. На запястьях сверкали серебряные обручья с разноцветными каменьями, названий которых Чеслава не ведала. Из-под длинной свиты выглядывал расшитый мудреным узором подол поневы, и ткань та была тонко, искусно выпрядена.
Но глядела Звенислава так, словно нынче все ее наряды и украшения шли поперек души. Может, так оно и было. Может, так велел князь. Чтоб никто не пошел языком трепать, мол, княгиня на торг пришла смурная, поди случилось что.
— Боярин Гостивит может вече созвать, — Чеслава подтвердила ее слова. — Но повод ему нужен весомый.
— Ох Макошь-матушка, — Звенислава закусила губу. — Пропажа княгини Мальфриды — чем не весомый.
Чеслава не успела ей ответить, потому как догнали они маленьких княжон да их мамок.
Торг и впрямь оказался богатым. Глаза разбегались, и было от чего: несчитанными рядами стояли товары. Даже Чеслава загляделась на пузатые мисочки да горшки с румяными боками; на чаши и кубки из ломкого, зеленоватого стекла; на белые ложки, искусно вырезанные из кости, с мудреными кружевными узорами на рукоятях; на разноцветные бусины любого размера; на обереги да височные кольца, что тяжелыми нитями свисали с воткнутых в землю перекладин. Отовсюду смотрели на них длинные бусы из каких-угодно каменьев, сверкали на тусклом солнышке нарядные кики, переливался холодным перламутром крупный, ровный жемчуг. А дальше прямо на расстеленных на земле холстинах лежали нитки невиданных цветов, отрезы крашеных тканей, пушистый мех да шкурки.
Немудрено, что поглядеть на торг пришло множество самых разных людей. Затаив дыхание, перебирали украшения молоденькие славницы с подружками. Вдоль рядов с кожей и оружием важно выхаживали молодцы, примеряясь к сапогам да ножам. Матери гоняли детей подальше от сладостей и присматривались к плетеным берестяным лубкам да отрезам тканины. Отцы со вздохом раскрывали кошели.
— Пойдем, госпожа, поглядим на железо, — Чеслава тронула княгиню за локоть и повернула в сторону соседних рядов.
Там выставлена была отрада для мужей. Ножи с костяными и бронзовыми рукоятями, наконечники для стрел, мечи из узорчатой стали, сапоги, плащи, крепкие наручи да поножи, добротные сапоги из кожи. Серебрились в лучах солнца тонкие, но крепкие кольчуги.
— Походи, повыбирай, — воительница слегка подтолкнула к рядам остановившуюся княгиню.
Та подивилась, но спрашивать ничего не стала — не время. Медленно пошла вперед, скользя заинтересованным взглядом по богатому выбору. Чеслава же заприметила в самом конце ряда купца, что торговал мужскими украшениями. Лежали на холстине у его ног серебряные фибулы, чтобы скреплять на плече плащ, железные обереги с символами, что токмо мужи носят, да подвески и ожерелья из клыков и зубов диких зверей.
— Приглянулось что тебе? — окликнул купец Чеславу, когда та остановилась напротив него и принялась разглядывать товар.
Мужчина смотрел на нее против солнца с легким прищуром. Не раз и не два скользнул взглядом по мужицким портам да сапогам, нашарил воинский пояс с мечом, увидал тонкую, но девичью косицу.
Чеслава подавила усмешку. На нее постоянно глядели как на уродливую диковинку. Она давно свыклась.
— Скажи, почтенный, — единственным глазом она посмотрела на дородного, коренастого купца, — а есть ли у тебя вещица такая, торквесом зовется? Приглядела я его у одной знахарки, все никак позабыть не могу.
— Торквес? — мужчина пожевал губы, явно теряясь с ответом. — Отродясь мы их не возили.
— Отчего так?
— Не берут их, — купец развел руками и стал похож на кругленькую репку. — У вас свои умельцы есть, коли выковать потребно. А норманны торквесы передают от бабы к бабе внутри рода. На торг редко выставляют.
— Занятно, — похвалила Чеслава.
Она бы улыбнулась, да токмо улыбка делала ее еще страшнее.
— А что за знахарка-то? Нашто ей торквес? — полюбопытствовал вдруг купец.
— Да прибилась тут одна к городищу. Говорит, силушку он ей целительную дает.
Чеслава лгала и не узнавала сама себя. Откуда только взялись эти слова, что так ладно сплетались в выдуманную историю? Она не ведала.
— Брешет, мерзавка! — мужчина коротко рассмеялся, махнув рукой. — Как есть, брешет, да покарает ее хозяйка мертвых Хель! Давно мертв род, в котором бабы врачевали торквесом. Самозванка твоя знахарка!
С поклоном Чеслава отошла от купца и поймала встревоженный взгляд княгини.
— Что он сказал тебе? — требовательно спросила Звенислава, едва они поравнялись. — Ты как сметана бела!
— Толком ничего, — отозвалась та. — Говорит, что не осталось никого из рода, где женщины умели врачевать торквесом.
— Да неужто он все норманнские роды знает, — княгиня нахмурила светлые брови. Ее глаза цвета болотной зелени смотрели на Чеславу с недоверчивым прищуром. — Да и чему угодно можно научиться, коли захотеть. Мало ли откуда ей торквес достался. Может, украла!
Они ушли подальше от рядов с оружием да кожей, и на Звениславу тотчас налетели две маленьких княжны. Кажется, они выпрашивали сласти — орехи да яблоки в меду. Чеслава пропустила их вперед и пошла на шаг позади, оглядываясь по сторонам. Пару раз до нее доносились встревоженные шепотки. Бабы причитали, что под осень хазары потрепали кого-то на юге. Мол, у брата жена, а у той сватья, а у той сын что-то видел. Да не видел, а слышал! И от людей, которые через третьи руки прознали... Наводили тень на плетень, как и всякий раз.