И вот теперь он вынужден смотреть, как его женщину на глазах сотни мираев кладут обнаженную на алтарь богини. Алтарь, который, к слову сказать, никогда за все века своего существования не был обагрен кровью.
Если Саримарх не сошел с ума, то очень к этому близок.
Вот только может ли ярость хоть чем-то помочь?
Торриен был в отчаянии. Он пытался разорвать цепи руками, метался в них, как обезумевший лев, вынуждая держащих его стражников драться.
И это было неприятно. У тех было оружие, а у него – нет. Хотя и у Торриена оказалось преимущество. Ни один мирай пока не мог позволить себе ударить его рукоятью сабли по голове. Желательно в висок – как поступил бы он, чтобы наверняка утихомирить разбушевавшегося пленника.
Но вырубить сына царя как простого преступника – себе дороже. Сегодня по приказу старшего брата и наследника Торриен содержится под стражей, а завтра? Завтра его отпустят, и слишком рьяно выполняющему свои обязанности охраннику отрубят руки за дерзость. А может, и голову.
Царевич остановился на миг и глубоко вздохнул. Все это время он смотрел на Иллиану, боясь отвернуться. Словно, если он сделает это, в тот же миг она и умрет. Пятеро жрецов уже обступили ее со всех сторон. Руки и ноги девушки были пристегнуты к камню, и шанса спастись уже не было. Торриен слишком хорошо понимал, что это конец, и внутри него все разрывалось от боли и бессилия. Словно это его сейчас отравят. Словно в ужасе и боли погибнет именно он.
В этот момент царевич мираев впервые подумал, что хотел бы оказаться на ее месте. На месте своей Иллианы. Лишь бы она не испытывала того, что ей уготовил сумасшедший жрец. Прежде ему никогда еще не приходило в голову взять на себя чьи-то страдания. Конечно, это было невозможно. Но и подобного желания у Торриена не возникало.
А сейчас… пожалуй, он бы и умер, если бы это помогло ее освободить.
Глупо умирать за человеческую девушку. Никто из знакомых ему мираев никогда не понял бы его. Их с детства учили, что человеческая жизнь не стоит жизни Великого змея. Хотя и она имеет свою цену.
Но Торриен так не думал. Он попытался припомнить хотя бы кого-нибудь, кто смог бы разделить эту точку зрения, но на ум так никто и не пришел.
В памяти всплыло спокойное улыбающееся лицо отца, наполнив сердце болью, которую царевич старательно игнорировал. Не пускал внутрь себя.
Понял бы его отец?
Торриен не знал. После потери двоих возлюбленных царь мираев стал очень скрытным. Он редко проявлял свои чувства, но сейчас Торриену вдруг подумалось, что, возможно, именно отец и смог бы его понять.
Вот только он уже никогда не узнает, так ли это на самом деле.
Пока царевич не отрываясь смотрел вперед, на алтарь, в его голове кипело очень много мыслей. Время утекало, словно специально замедляясь. Позволяя Торриену в полной мере насладиться агонией ужаса последних секунд своей любимой женщины. Единственной, которую он допустил в свое сердце.
Которая пробралась в него сама. Без спроса.
Заиграла проклятая виолончель.
– Ты не посмеешь… – прошептал Торриен Саримарху, глядя, как приближаются к его Иллиане пятеро жрецов. Как блестят в ослепляющем свете их тонкие клыки, торчащие из-под приподнятых губ.
Он знал, что жрец посмеет.
Что-то внутри царевича стремительно умирало, выгорало, оставляя после себя тлеющую бумагу и пепел.
Безысходность. Когда тебя разрывает оттого, что сделать нужно, а сделать невозможно. Он был словно закрытая наглухо бочка с порохом, к которой уже движется горящий фитиль.
Энергии нужно куда-то деться. Порох взорвется все равно. Вот только от бочки уже ничего не останется.
Музыка на миг стала громче, а в следующую секунду пятеро пар клыков по очереди синхронно вонзились в тело его Иллианы.
Девушка дернулась, зажмурившись от ужаса. И обмякла.
Его Иллиана…
Его Рубин, чьи безупречные грани только что треснули от тихого стона боли.
Она не кричала. Сжала зубы, выгнувшись всем телом.
Торриен услышал. И почувствовал. Как будто это была его боль.
Бочка с порохом разлетелась к демонам ночи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Торриен закрыл глаза, чувствуя, как ребра изнутри корежит, как выворачивает внутренности, сжимает легкие и сердце, словно выдавливая из них кровь.
Неправильная, странная и непонятная боль, которую царевич принял как данность. Он хотел плакать и убивать, но не мог ни того, ни другого.
Но, когда он открыл глаза, все же взвыв от нестерпимого жжения внутри, и дернул связанные магическими цепями руки, неожиданно зачарованные звенья треснули. Они посыпались на каменный пол с высоким звуком, напоминающим обиженный визг. Звуком, который стал для Торриена лучшей музыкой.
На глаза упала кровавая пелена. Розоватой дымкой она застилала все вокруг, вспыхивала пламенем, погружая царевича в какую-то неконтролируемую ярость на грани лихорадки. Ему казалось, что сам пол вокруг него горел в этом алом огне.
Саримарх отшатнулся, ошеломленно глядя на освободившегося царевича. Его слуги и слуги Дарьеша последовали этому примеру.
Торриен не понимал, что происходит. Не глядел на них. Он быстро двинулся вперед, к алтарю, на котором тихо стонала его Иллиана, по щекам которой текли слезы. Его слезы. Те самые, которые он чувствовал, но никогда не ощущал на своем лице.
Как только он оказался около алтаря, жрецы с окровавленными губами мгновенно отползли на несколько метров назад, склонив головы. Они тоже боялись. Кланялись ему, как будто перед ними царь.
А Торриен не задумывался, почему это происходит. Он смотрел лишь на Иллиану. Поднял ее на руки, вглядываясь в закрытые глаза, в побледневшее губы и нездорово горящие щеки.
– Иллиана, – тихо позвал он хриплым сломленным голосом. – Ты держись, я тебя вытащу.
– Тор… – всхлипнула девушка, будто лишь сейчас узнавая его. – Тор…
И уткнулась лицом в его грудь.
Царевич резко развернулся и быстро зашагал прочь из зала, только-только начиная осознавать, что весь зал стоит согнувшись пополам и склонив головы.
Не было времени разбираться, но кроваво-розовая пелена перед глазами вдруг стала спадать. Иллиана жива, и он знал, как ее спасти. А значит, все будет хорошо. Нужно лишь поторопиться.
Вот только какого гессайлаха здесь происходит?
Последний вопрос он, кажется, задал вслух. Но ответа не потребовалось, потому что он вдруг осознал.
То, что он видел мир в розовом свете, не было кровавой пеленой. То была стена огня, которая вспыхнула вокруг него непроходимым щитом, пропустившим лишь его Иллиану.
И это оказалось не простое пламя…
– Рубиновый огонь царей, – выдохнул Саримарх, стоя на коленях и глядя на Торриена широко распахнутыми глазами, полными религиозного восторга. – В этот священный день благословение Иль-Хайят вернулось в клан Эннариш!
Торриен сжал челюсти. Желание убить жреца было слишком велико, но сейчас ему было не до него.
А потому он молча зашагал к выходу из зала. И, проходя мимо казиса, не глядя бросил, практически выплюнув:
– Передай Дарьешу, что с этого дня я – первый наследник Аджансара Кровавого полумесяца. Трон отныне мой.
И вышел прочь.
Быстрые шаги по коридору глухо отскакивали от стен, отдавались в ушах. Его никто не остановил, но он и не думал, что найдется хоть один осмелившийся на подобное. Каждый присутствующий в зале чувствовал, что один неверный шаг – и начнутся смерти.
Потому что одна жизнь, самая главная для Золотого змея, только что чуть не оборвалась.
Иллиана лежала у него на руках, едва дыша. Торриен практически на себе чувствовал, как в ее венах движется яд. Он ощущал его вместе с мерзким запахом других мужчин, которые не только желали его женщину, но и чуть не убили.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Пятеро жрецов не слишком старались сохранить Иллиане жизнь. Они знали, что перед ними вероятная убийца царя, а потому им предстояло лишь сделать свое дело и уйти, бросив девушку на алтаре на волю богини. Их эмоции не были настроены на любовь и страсть, только на животное желание, вызванное обнаженным телом. В таких ситуациях мираи никогда не кусают своих любовниц. Потому что их жизнь после этого, скорее всего, оборвется.