Читать интересную книгу Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай! - Анжел Вагенштайн

Моцарт, Концерт для флейты и фортепиано соль мажор…

Еще несколько раз я бросаю взгляд туда, на деревянную лестницу, и неизменно встречаю его взгляд — сосредоточенный, исполненный любопытства.

25

Мы отправляемся ужинать в ресторан неподалеку от Дома Альфонса де Ламартина, известный своей изысканностью и хорошим обслуживанием. Говорят, он был построен на руинах дервишского монастыря, пристроенного к еще более древним римским развалинам. Хотя, это могло быть и добротной имитацией, затеей местных архитекторов.

Вечер выдался теплый и безветренный, и мы решили расположиться во внутреннем дворике, своеобразном патио с колодцем посередине, оформленном как восточное преддверие не монастыря, а скорее гарема.

Супруг Аракси возвращает меню официанту.

— Мне что-нибудь без мяса.

— Может быть, салат «оливье»?

— Нет, пожалуйста, без яиц.

Мне становится неловко.

— Пожалуй, нам не стоило сюда приходить. Раз вы нездоровы…

— Ради бога, не беспокойтесь, заказывайте себе, что хотите. Еда — это последнее, из-за чего я могу кому-нибудь позавидовать.

У Аракси полностью отсутствующий вид, она рассеянно курит и вовсе не пытается играть роль хозяйки, обязанной развлекать гостей. Мы молчим, ожидая, пока нам принесут наши бараньи отбивные с ризотто и густое южное вино. Официант наливает Аракси и мне, а ее супруг ладонью накрывает свой бокал.

— Мне не надо. Минеральной воды, пожалуйста.

Молча пригубливаем вино, на мгновение встречаемся с Аракси взглядами и тут же отводим их в сторону. Ее муж говорит:

— Очень рад с вами познакомиться. Аракси много рассказывала о вас.

— Не так-то уж и много, — ровным голосом возражает Аракси.

— В таком случае рассказывала так, что мне показалось много, — мягко уточняет он, очевидно не желая пререкаться.

Я поднимаю голову, прежде чем отправить в рот кусочек мяса, и вижу его глаза, полные напряженного любопытства.

— В таком случае, мы с вами в неравном положении, — говорю я, — ибо о вас Аракси мне ничего не рассказывала.

— Я не представляю интереса. Для нее.

Аракси пристально смотрит на мужа, но не пытается опровергнуть его слова.

— Вы из Пловдива? — спрашиваю, просто чтобы сменить тему разговора.

— Нет, из провинции.

Вопросительно смотрю на него, все-таки Пловдив — отнюдь не столица Болгарии, он спешит пояснить:

— И в провинции есть своя провинция. Я из деревенских пришельцев. С завистью отношусь к коренным жителям и сразу узнаю их. Вы помните старые названия холмов, кварталов, улиц. Словно жили в каком-то ином, более гуманном веке. Мы ведь живем не в кварталах, а в микрорайонах — так у нас называют спальные муравейники. Не улицы с названиями, а только отдельные дома с номерами.

Аракси перебивает его и поясняет все тем же безразличным тоном, будто за этим столом ее ничего не касается:

— При всем при этом, наш деревенский мальчик весьма скромен, ну, просто образцовая скромность. А ведь он — атомный физик, любимец разных там Маш и Наташ в Дубне.

— О, Дубна? Бомбы делаете? — спрашиваю, вроде бы шутя.

— Нет, занимаюсь авариями.

Я сконфужен своей топорной шуткой.

В голове мелькает догадка, что могло приключиться с этим утонченным, бледным, рано поседевшим человеком. В сознании мелькает название «Чернобыль». И тут же услужливая память подсовывает картину нашей крохотной секретной мастерской по производству атомных бомб в Димоне, что на подступах к пустыне Негев. Как однажды ныне всеми забытый наивный Вануну[18], который сейчас отбывает пожизненное заключение где-то в Иудее, заставил мир похолодеть от ужаса. Да и у моего собеседника, судя по всему, приговор не мягче, с той лишь разницей, что он не отбывает его в тюрьме.

— Ладно, Георгий, попроси счет, — резко вмешивается Аракси, явно желая прекратить этот разговор.

— Он уже оплачен, — заявляю я, довольный, что мне удалось их перехитрить. Счет я оплатил незадолго до этого, сказав, что мне нужно ненадолго отлучиться.

— Как можно? Вы же гость! — сопротивляется ее муж.

— Как только что выяснилось, гостем в Пловдиве являетесь вы, а не я. Кроме того, должен вам признаться, что я — внук Аврама Гуляки. Может, вы и не слышали о моем легендарном предке, но вот Аракси его хорошо знала. Он никогда не допускал, чтобы кто-либо платил по счету.

В эту минуту к нам подходит официант, неся на подносе бутылку шампанского с тремя бокалами. Мы недоуменно переглядываемся. Аракси заявляет:

— Мы это не заказывали.

— Вам его посылают господа вон за тем столом.

По ту сторону старинного колодца, который, наверняка, уже давно не используется по предназначению и для безопасности покрыт декоративным куполом из кованого железа, вижу несколько человек с поднятыми бокалами. Я очень близорук и с трудом могу распознать человека с такого расстояния, особенно при скудном свете настольных ламп. Не знаю почему, но мне приходит в голову, что это мои коллеги-византологи, решившие поколесить по фракийским местам, пока их подберет самолет, следующий в нужном им направлении.

Я поднимаюсь с места и направляюсь туда, держа в руке бокал с шампанским. Навстречу мне идет какой-то человек, но только когда он подходит ближе, я узнаю в нем адвоката Караламбова. По всей видимости, он неправильно истолковал мой поступок и дружелюбно улыбается. Отступать поздно, положение обязывает, как говорят французы, особенно когда держишь в руке бокал шампанского.

— Ваше здоровье, господин Коэн.

— Спасибо… Почему-то мы с вами постоянно встречаемся!?

— Разве я вам досаждаю? Если это так, то весьма сожалею. Пловдив, знаете ли, не такой уж маленький город, но главные его артерии пересекаются на площади в один квадратный километр. Ничего удивительного, что люди здесь встречаются чаще, чем в Лондоне.

— И в Лондоне далеко не все встречи приятны.

Адвокат улыбается, видно, он не из обидчивых.

— Не понимаю, чем вызван ваш гнев, профессор. Я вас не принуждаю, не давлю на вас. Убежден, что ничто не мешает нам договориться по-человечески. Простите, если я затрагиваю деликатную тему, но советую не проявлять сантиментов в отношении цыган — тех вшивых оборванцев, воров и мошенников. Они не из вашего мира, да и этот район в том состоянии, в каком вы его видели, обречен. Нам лучше быть партнерами, чем соперниками, не так ли? Фиктивной сдачей в аренду вы можете лишь замедлить, но не изменить ситуацию, это однозначно.

— Значит, вы уже в курсе?

— Я — адвокат. Моя профессия требует, чтобы я всегда был в курсе. Но давайте решать деловые вопросы при дневном свете, а сейчас — время отдыха. Ваше здоровье, господин профессор!

Все эти ресторанные реверансы, за которыми скрывается совсем не то, что говорится, мне бесконечно неприятны, и я пытаюсь демонстративно поставить бокал на каменный обод колодца. Однако делаю это неловко, бокал падает и разлетается на мелкие осколки, при этом обдав брызгами обувь и брюки адвоката. Он выхватывает из пиджачного кармашка носовой платок и пытается стряхнуть им капли с брюк.

— Прошу меня простить… — сконфуженно бормочу я.

— Какие мелочи, господин Коэн. Кроме того, посуда бьется к счастью! — говорит Караламбов, но в глазах у него плещется еле сдерживаемый гнев.

Я испытываю неловкость за свое дурацкое поведение, необдуманное и грубое, а еще за то, что все происходит на глазах у Аракси и ее супруга.

Это окончательно портит мне настроение, столь радужное после Концерта для флейты и фортепиано соль мажор.

Утешает лишь мысль о том, что посуда бьется к счастью!

26 Уроки природоведения

У девчонок была своя жизнь, с ее маленькими тайнами, которые, впрочем, нас не интересовали. Мы, пацаны, шли к познанию собственным, менее духовным и более земным путем, который мы осваивали, опьяненные буйством природы, вкусом и ароматом всего, что нас окружало. Мы были любознательными и вечно голодными. А потому, когда нам не удавалось украсть из чужого двора несколько зеленых яблок или терпких мушмул, мы были готовы грызть все, что казалось нам съедобным. Так мы познали вкус горьких листьев и кислых цветов, зеленых стручков и сладких ароматных цветов акации, когда в начале лета ее крупные белые гроздья украшали склоны пловдивских холмов. Мы не могли дождаться, когда созреет алыча, и жевали только что оформившиеся зеленые плоды с еще мягкими косточками, полными горького и, вероятно, ядовитого сока, от которого вечером нас бросало в жар, а наши бабушки, в недоумении и растерянности, спешили обложить нас уксусными компрессами, чтобы сбить температуру.

Бесцельно шатаясь под теплыми летними ветрами, мы собирались на другом берегу Марицы, где зеленели поля. Там мы набрасывались на листья дикого чеснока, с упоением жевали молочные семечки еще не созревшего подсолнуха, кислые побеги лозы и медоносные чашечки цветов. Исцарапанными в кровь руками собирали только начавшую розоветь ежевику и вязкие ягоды терна, от которых сводило зубы. Иными словами, и девочки, и мальчики, каждый своим, предначертанным веками способом, жадно перелистывали вечные страницы увлекательной книги природы, усваивали божественные тайны не только растений, но и людей, ибо им тоже присущ свой неповторимый запах и вкус — среди них есть острые, кислые или медоносные натуры, некоторые упоительно ароматны, другие источают смрад, а у третьих — душа полна горьких ядовитых косточек, от которых бросает в жар.